Фрэнк Гери — крупнейший и уж точно самый знаменитый архитектор мира. Специально для русского AD с ним встретился Владимир Паперный.
Мы сидим в новом офисе компании “Гери и партнеры” в городе Марина-дель-Рей. Гигантское индустриальное сооружение во много раз больше старого офиса в Санта-Монике. Вся мебель изготовлена из необработанной фанеры толщиной сантиметра три. Типичный Гери.
Я задаю первый вопрос:
– Откуда взялся мотив рыбы в вашем творчестве? У вас есть рыбы-скульптуры, рыбы-лампы, рыбы-мебель, рыбы-здания. Что за этим стоит, христианский символ, еврейское блюдо или еще что-то?
Ответ Гери мне известен заранее. Я слышал рассказ о том, как бабушка брала маленького Фрэнка на еврейский рынок на окраине Торонто, где покупала живого карпа, чтобы готовить из него традиционное еврейское блюдо гефилте фиш. Дома карпа пускали плавать в ванну, и маленький Гери, сидя на унитазе, часами играл с рыбой.
Но стиль Гери отчасти состоит в том, чтобы не делать того, что от него ждут. Если ждешь привычного ответа, он дает совсем другой:
– При чем тут христианство, при чем гефилте фиш? Когда постмодернисты заговорили о том, что здание должно выражать историю места, я сказал: давайте и правда уйдем в прошлое, к рыбам – они существовали за триста тысяч лет до человека. Я начал рисовать рыб, чтобы дать выход моему раздражению от постмодернизма. А потом рыбы зажили своей собственной жизнью. Они стали для меня способом выражения движения в архитектуре.
У Гери необычная творческая судьба. В 1970-х он был знаменит в Европе, а в Америке его мало кто знал. Он мечтал построить Музей современного искусства в Лос-Анджелесе – его отдали Арате Исодзаки. В утешение Гери выделили старый ангар для автобусов, чтобы превратить его во временный выставочный зал, Temporary Contemporary, – пока Исодзаки сооружал постоянный. Легенда гласит, что Гери осмотрел ангар и сказал: “Гениально, оставьте как есть”. Потом временный зал превратился в постоянный, Geffen Contemporary, а в архитектурных справочниках теперь про него пишут: “Архитектор Фрэнк Гери”.
– Почему вас долго не принимали в США?
– Все страны поступают так со своими талантами, не только Америка. Всем кажется, что “за бугром лучше”. А кроме того, культурный уровень Европы всегда был выше Америки.
– Вам обидно, что столько времени упущено? Сколько всего вы могли бы построить!
– Я не из тех, кто сидит и думает: “А вот если бы...” Я вполне счастлив.
Он родился в Канаде в 1929 году, переехал в Америку в возрасте семнадцати лет. Окончил Университет Южной Калифорнии и Гарвард. Переехал в Париж с женой и двумя дочерьми в 1961‑м. Знание французского пригодилось. Прежде чем вернуться в Америку, проработал год в мастерской малоизвестного архитектора Андре Ремонде. Его потрясли работы Ле Корбюзье.
– Вы говорили, что “рядом с капеллой Роншан все мы пигмеи”. Чего удалось Ле Корбюзье достичь такого, что не удалось вам?
– Корб работал над капеллой семь лет. Сделал сотни макетов. Довел ее до неслыханной степени совершенства, но сохранил дыхание непосредственности. В обычной коммерческой практике такое невозможно. Ему выпал счастливый жребий, и он извлек из этой возможности всё. И поднял планку для всех нас.
– В каком из ваших сооружений вы ближе всего подошли к этому идеалу?
– Может быть, только в самой первой реконструкции моего дома в Санта-Монике. Я понял это лишь недавно. Все, что я добавлял потом, разрушало первоначальную гармонию. Но эта гармония не была результатом труда, как у Корба, скорее это был удачный набросок.
– Я часто вожу знакомых смотреть на ваш дом. Он каждый раз другой.
– Ничего удивительного. Я там живу. Потребности семьи меняются. А вас очень прошу: перестаньте возить туда своих знакомых. Представьте себе, семья садится обедать, а в окнах вспышки фотоаппаратов.
– Это не мы. Я бы не стал фотографировать архитектуру со вспышкой!
История дома Гери в Санта-Монике драматична, что, впрочем, характерно для многих его построек. Стандартный калифорнийский дом, построенный из деревянных брусков 5 х 10 см и обшитый сухой штукатуркой, по мере роста семьи (уже второй) стал обрастать объемами неправильной формы из реек, стекла, волнистого стеклопластика и металлических сеток, за что был прозван курятником. Соседи испугались, что необычность дома понизит цены на недвижимость в квартале, и стали роптать.
– Эстетика их не волновала, – поясняет Гери, – только деньги.
– И что же вы сделали?
– А что я мог сделать? Сломать свой дом? Мы вели переговоры. В конце концов они продали свои дома и уехали. Конфликт исчерпан.
Я подозреваю, что теперь, когда к Гери пришла мировая слава, стоимость недвижимости в квартале резко поднялась, и уехавшие кусают локти.
Слава пришла к Гери в 1997-м, после музея Гуггенхайма в Бильбао. Но до этого была многолетняя драма строительства концертного зала Уолта Диснея в Лос‑Анджелесе. Начиналась эта драма так. В 1987 году вдова Диснея Лилиан пожертвовала городу 50 миллионов долларов на строительство нового зала. Был организован международный конкурс, на котором победил проект Фрэнка Гери. Он покорил всех скульптурностью и отсутствием прямых линий. И тут начались проблемы.
Организаторы конкурса приглашали то одного консультанта, то другого. Требования к зданию постоянно менялись. В результате, когда наконец был построен подземный гараж, выяснилось, что от 50 миллионов не осталось ничего. Виноватым решили считать архитектора. Проект законсервировали.
– Что же все-таки произошло? Почему стоимость проекта непрерывно росла?
Гери тяжело вздыхает:
– Начнем с того, что рабочие чертежи дали делать другому архитектору.
– Кому именно?
– Не хочу называть его. Он с ними не справился. Пресса обвинила меня – никому не хотелось разбираться в деталях. Проект закрыли на много лет. А потом, когда я построил музей в Бильбао, организаторы снова пришли ко мне и сказали: “А вы, оказывается, кое-что можете”.
Так начался второй акт драмы. Новые подсчеты показали, что на строительство потребуется еще 200 миллионов. Лилиан Дисней сказала, что больше ни копейки не даст. И тут на сцене появилось еще одно действующее лицо: финансист и застройщик Илай Броуд.
Броуд организовал сбор средств. Подключил прессу, кинозвезд, крупные фирмы. Тезис был простой: наш город не оправится от позора, если творение Гери не построить. Деньги полились рекой. Но когда нужная сумма была собрана, Броуд неожиданно объявил: Фрэнк Гери нам больше не нужен, он уже создал свой шедевр, а теперь мы найдем кого-нибудь подешевле, чтобы этот проект осуществить.
В ответ Гери послал в газету Los Angeles Times открытое письмо Броуду, где было сказано примерно следующее: “Когда я проектировал ваш собственный дом, вы взяли мой проект и отдали его заканчивать другому архитектору. Вы считали, что сэкономите на этом много денег, а качество дома не пострадает. Оно пострадало, и я снял свое имя с этого проекта. Теперь вы хотите проделать подобный трюк с концертным залом. Если вы это сделаете, я сниму свое имя и с этого проекта тоже”.
Письмо произвело эффект. Сама Лилиан Дисней вмешалась и сказала, что хочет Гери. Работа снова закипела, и наконец в октябре 2003 года этот удивительный цветок из нержавеющей стали был закончен.
– На открытии вы с Броудом пожимали друг другу руки. Что – получается, конфликт исчерпан?
– О да. Мы теперь друзья.
– А если бы он попросил вас спроектировать ему еще один дом, вы бы согласились?
Гери нервно смеется, но, подумав, говорит:
– А почему бы и нет? Он вообще-то о’кей. Это было просто недоразумение. Он привык стоять у руля, но и я никого не подпущу к рулю. У нас просто рули разные.
Казалось бы, “хеппи-эндинг”. Но драма продолжается. Жители соседних домов заявили, что полированная сталь зала слепит им глаза и якобы повышает температуру воздуха вокруг аж до пятидесяти восьми градусов по Цельсию. И требуют, чтобы панели обработали пескоструйной машиной, что разрушит весь замысел и обойдется в 180 тысяч.
– Вы согласны разрушить свой замысел?
– Вся проблема высосана из пальца. Прочтите вот эту статью. – Гери протягивает мне распечатку из газеты LA Weekly.
Там сказано, что от окружающих зал небоскребов исходит гораздо больше блеска и сияния, но этого почему-то никто не замечает. Заканчивается статья так: “Если судить по тому, как эти люди накинулись на концертный зал, словно стая гиен, стараясь урвать хоть кусочек, то это действительно выдающееся произведение”.
Не везет Гери с соседями.
Несколько лет назад Гери рассказал мне историю своей семьи. Бабушка и дедушка приехали из польского Лодзя. Дома говорили на русском и польском. И маленький Фрэнк говорил немного, но сейчас все забыл. Но интерес к России остался. Двадцать пять лет назад он был одним из организаторов выставки русского авангарда в Лос-Анджелесе. С увлечением развешивал работы Татлина, Родченко, Малевича.
– Если бы вас пригласили строить в России, что бы вы хотели туда принести?
– Я бы хотел построить хорошее здание. Это все, что я умею делать.
– Вы сейчас строите практически во всем мире. Ваша жена и дети редко вас видят?
– Постоянно. Жена работает за вот этой стеной. Младший сын – вон за той. Он хочет быть архитектором. Старший – художник.
– Можно собрать семью вместе для фото?
– Абсолютно исключено. Они терпеть не могут внимания прессы.
– Обидно. Расскажите о них хоть чуть-чуть.
– Берта, моя вторая жена, приехала из Панамы. Она из католической семьи. Я из еврейской, хотя я далеко отошел от религии. Последний раз я был в синагоге в тринадцать лет.
– Это, наверное, был обряд бармицвы?
– Как у всякого еврейского мальчика. И история про бабушку и карпа: это действительно было со мной, но и не только со мной. Мне недавно попалась детская книжка с той же историей. Есть и рисунок: мальчик стоит перед ванной, где плавает грустный обреченный карп.
Я смотрю на рабочий стол Фрэнка, покрытый кусками картона, причудливо сложенными бумажками, и понимаю: это все тот же маленький мальчик с пытливым взглядом. Ему так и не надоело играть.
Просто и мальчик, и игрушки теперь стали большими.
Фото: Diomedia