Существует черный список деятелей культуры, которые стали заложниками своего успеха. Успех этот так велик, что ставит под сомнение творческие достижения героя – все, что он делает, так нравится широкой публике, что интеллектуалы автоматически относят это в разряд попсы. Из англичан за кино в этом списке отвечает Хью Грант, за музыку – Эндрю Ллойд Уэббер. За архитектуру – лорд Норман Фостер.
Фостера сложно оценить объективно. Да, он великий человек, пэр, лауреат Притцкера. Но коллеги и критики относятся к нему прохладно (российские архитекторы даже зовут “английским Посохиным”). С коллегами понятно – зелен виноград. С критиками сложнее: работы Фостера и правда слишком броские – кажется, он заигрывает с публикой, пичкает ее эффектными образами, иногда дурного вкуса. Чего стоят только скособоченный броненосец лондонской мэрии или небоскреб-огурец. Что это – постмодернистские шутки? Или он искренне верит, что так и надо?
Об архитектуре нельзя судить, не видя ее, – подходя к лондонскому офису Фостера, я лишний раз в этом убеждаюсь. Расположен он на южном берегу Темзы в квартале Риверсайд, который Фостер же и построил. Место очаровательное: мощенные камнем набережные и переулки, зелень, скамейки, вода. И здания: чистые линии, много стекла, человеческого размера опоры. Удобные двери. Ничего навязчивого – очень приятное впечатление. Отличная городская архитектура.
На входе в офис начинаются фокусы: лорд Фостер умеет себя поставить. Чтобы попасть к нему, нужно подняться по длинной, торжественной, почти дворцовой лестнице. Посетителя готовят к встрече с великим. Впрочем, на верхней площадке устроен бар для сотрудников и гостей. Игра в демократию? Тут же – огромное панно, на котором обозначены все проекты бюро. Кажется, их сотни. Хвастовство?
От пространства мастерской буквально захватывает дух: огромная, метров шестьдесят длиной, двусветная комната. Ряды компьютеров – за каждым сосредоточенно трудится архитектурный раб. Антресоль – на нее упрятали переговорные. И панорамное окно с видом на Темзу: сквозь него река, широкая, быстрая и прекрасная, кажется еще лучше. В дальнем торце помещения – стойка с пятью ассистентками: все одновременно говорят по телефону. Рядом – круглый стол. За ним сидит Фостер. Голова склонена, рука подпирает лоб; он вчитывается в чертежи, он ничего вокруг не замечает. Я жду. Через десять минут милорд вскакивает и жмет мне руку. Намек понятен: великий человек очень занят творчеством.
Лицом к лицу Фостер похож на комика Кристофера Ллойда – дядюшку Фестера из “Семейки Аддамс”: высокий рост, голова огурцом, черные глазки и каменное выражение, которое принимает его лицо сразу же, как он перестает улыбаться. Но Фостер, в отличие от Фестера, весь в белом – от седого ежика волос до мокасин. К встрече нашей он готовился: среди бумаг на столе лежат мои заранее высланные вопросы.
Для разгона озвучиваю первый вопрос – я знаю, что он ищет русскоязычных архитекторов. Хотелось бы уточнить зачем.
Фостер пристально смотрит мне в глаза – в вопросе ему мерещится подвох – и высыпает на меня ворох общих слов об “интересных перспективах”, которые он усматривает в России. О чем конкретно идет речь, он, конечно, сообщить не может. По ходу беседы становится ясно, что Фостер вообще ничего конкретного сообщить не может: он виртуозно уклоняется от прямых ответов даже на самые простые вопросы и все время говорит банальности.
Как он относится к своему титулу?
– Получать награды приятно, это повышает престиж профессии, и ответственно: ведь ты становишься статусной фигурой. Но я не люблю, когда ко мне обращаются “милорд”.
Подходит секретарша. Она тихо бормочет “милорд” и подкладывает ему под руку факс.
Отлично. Следующий дежурный вопрос: какой свой проект он считает самым успешным?
– Разные. Завод Reliance Control: первый проект, который я сделал не для друзей и родственников, а для постороннего клиента. Офис Fred Alson в лондонских доках – первый иностранный заказчик. Культурный центр Sainsbury – первое общественное здание. Банк в Гонконге – там мы переосмыслили привычную природу небоскреба. Отменили типовые этажи, вертикальное ядро жесткости, создали интересные пространства, сад на крыше. Swiss Re – первый небоскреб, где верхний этаж отдан не машинам, а людям, и оттуда лучшие виды на Лондон. Нужно все время изобретать себя заново – иначе наскучишь и себе, и людям.
Это уже похоже на нормальный ответ нормального человека. Что же было самым большим разочарованием в его жизни?
Вопрос застает Фостера врасплох – похоже, о неудачах с ним редко кто говорит:
– Боже мой. – Пауза – и он снова прикрывается трюизмом: – Хуже всего – когда работа, в которую вложено много времени и сил, оказывается невостребованной по не зависящим от тебя причинам. Заказчик разорился или политики против – у нас в Китае так было два раза.
Ладно, можно и так беседовать. Вопрос: как он следит за таким количеством объектов? Наверняка “сбрасывает” что-то помощникам?
– Я лично занимаюсь всеми проектами. Я все время в разъездах. У меня нет кабинета – стол, где мы с вами сидим, – это и есть мое рабочее место. Но я делаю эскизы, участвую в обсуждениях, контролирую процесс. Проекты идут с разной скоростью: когда в одном заказе пауза, можно заняться другим. К некоторым приходится возвращаться, хотя, казалось, все уже решено. Вот в аэропорту в Пекине мы хотели сделать темные опоры: их издалека не видно, и казалось бы, что крыша парит в воздухе. Но китайцы были недовольны: для них темный цвет – траурный. Мы посовещались, и я решил: крыша и опоры будут переливчатого цвета, от золотого к красному. Как чешуя дракона.
Фостер говорит медленно, раздумчиво, с аристократическим выговором. И не скажешь, что это манчестерский пролетарий, работавший в юности на заводе и в булочной. Ради интереса спрашиваю – как он относится к тому, что его стилистику цитируют в “Звездных войнах”? Фостер отвечает без тени улыбки:
– Я не против. Люблю кино – “Заводной апельсин” снимался в одном из моих домов.
Фостер отливается в бронзу прямо у меня на глазах. Он убежден, что каждое его слово имеет вес – он явно умрет не от скромности. А чего ему скромничать? Критикуй не критикуй, все козыри у него. Он миллионер. Он суперзвезда. Как он, кстати, справляется со своим статусом?
– Просто работаю. Пресса всегда хватается за самое-самое – самый высокий небоскреб, самый длинный мост. Но это единицы из сотен наших проектов. Почему-то никто не трубит в прессе о том, что Фостер построил новую школу. То, о чем пишут в газетах, всегда далеко от реальности. Все мы просто люди.
Время на исходе, а он так и не сказал ничего интересного. Я машинально смотрю на его часы – Panеrai Luminor. В центре циферблата – пластмассовый страз, розовое сердечко. Фостер замечает мой взгляд.
– Это мой сын приклеил, чтобы я помнил о нем на работе. – Он гордо улыбается. Куда подевался индюк, с которым я беседовала предыдущий час? – У меня девочка семи лет и мальчик – ему четыре. У нас вчера была дома вечеринка на пятьдесят детей. Было чудесно – они скакали по всей гостиной. Вы знаете, что мы живем в пентхаусе на верхнем этаже этого дома? У нас гостиная размером с эту мастерскую. Такие виды...
Теперь его не остановить, он говорит о квартире, о том, как завтракает с женой и детьми в саду на крыше: “Сад запущенный, конечно, но у нас там растут березки, и специи, и мята”. В этой картинке важны не только персонажи, но и фон: терраса, садик, свет. Очевидно, что архитектура, которую создал для детей любящий отец, сделана искренне – как и великолепное рабочее пространство для его сотрудников.
Счастлив ли он, что стал архитектором?
– Да. – Пауза. В первый раз за весь разговор он не находит нужных слов. – Я всегда любил архитектуру, но я даже не думал... Когда у меня появился шанс учиться, это было... Это была привилегия. И теперь тоже. Все очень просто.
Он смущенно улыбается. Я знаю, что Фостер имеет в виду: его отец был рабочим и платить за учебу сына никак не мог. Университетскую стипендию Норман получил почти случайно – после армии. Ему повезло – и всю жизнь везет: он сотрудничал с Роджерсом, получал заказы и призы. Но главное – просто работал и за сорок лет так и не утратил юношеского ощущения, что быть архитектором – это кайф.
Да, он строит с жадностью – но это жадность не к деньгам. Иногда получается так себе: не ошибается тот, кто не работает. Он рад успеху и наслаждается ролью живого классика. Но он не работает в угоду публике. Ему не до публики – у него роман с камнем, бетоном и сталью. А влюбленному многое можно простить. Даже успех.
Текст: Евгения Микулина
Фото: DENNIS GILBERT/VIEW; FOSTER AND PARTNERS; STEPHANE COMPOINT; RUDI MEISEL; NIGEL YOUNG/FOSTER AND PARTNERS; PIETRO CARRIER; HUFTON AND CROW/VIEW; CAROLYN DJANOGLY