Мастерская Тадао Андо, профессионального боксера и архитектора-самоучки, находится за загибом переулка. Будь я мэром Осаки, я бы разбил здесь площадь с фонтаном, львами и иероглифами “здесь живет и работает чемпион современной японской архитектуры”. Японцы поступили точнее, будто специально разместив наискось от его хай-тековской двери деревянный дом такого древнего вида, что можно подумать: он единственный сохранился от города, где в 1941-м родился Тадао Андо.
Новая Осака похожа на съемочную площадку “Звездных войн”. Два масштаба не противоречат друг другу – соборы небоскребов, поднимающих вверх, как алтари, вертолетные площадки, и маленькие улочки у их подножия.
Мастерская начинается сразу за порогом. Перед маленькой ступенькой стоят: уличная обувь (носами в сторону выхода) и тапочки двух цветов – серого и белого (носами в сторону входа). Над головой атриум в несколько этажей, гостей принимают на верхнем, под горизонтальной стеклянной кровлей, на которой расплываются лужи от дождя. Удивительное ощущение: вид на лужу изнутри.
Длинный серый стол для разговора, во главе – экран компьютера. На полках книги – Корбюзье, Райт, Пикассо, все томами, все Complete Works. В детстве Тадао Андо копил на книгу Ле Корбюзье. Рядом цветная American Cars – другая мечта детства. На столе книга об Андо, огромная, тяжелая и серая, как бетонная плита – ясно, Ando Complete Works.
Андо в светлых брюках и светло-бежевом свитерке чинно усаживается на краю. Его окружают серые бетонные стены, выглаженные до зеркального мраморного блеска. Все сглажено и неярко: если бы в мастерской держали птицу, воробья предпочли бы канарейке.
Городок из белых макетов под стеклянной витриной, зеленая пишущая машинка Оlivetti. Когда я спросил Андо, что означает произведение Соттсасса среди его работ – знак уважения к итальянскому дизайну, его социальной миссии и тра-ля-ля, Андо удивился: “Это просто машинка. Она была первой вещью, которую я принес в свою первую мастерскую”.
– В 80-х вы были в жюри японских конкурсов, на которых побеждали молодые советские архитекторы. Вы их очень поддержали тогда.
– Я награждал их не потому, что они были русские, а потому, что у них были лучшие проекты. Мне тоже случалось получать премии, но не они составляют славу архитектора. Шестого июля я выступлю в Стамбуле на вручении премии Международного союза архитекторов. Я обязан сказать там важные вещи. Архитекторы слишком много внимания уделяют внешней привлекательности своих построек. Они стараются сделать свой личный проект, в то время как мне кажется, что архитектура – это проект общественный. Они относятся к архитектуре как к компьютерной игре. Мне это не нравится, я против. Вот что я должен сказать в Стамбуле. Раз меня наградили, значит, ко мне готовы прислушаться, и я обязан напомнить коллегам о социальной ответственности архитектора.
“Социальной ответственностью архитектора” мне сверлили мозги на лекциях, но я беру себя в руки. Андо говорит об этом по образцу своих духовных наставников, великих архитекторов ХХ века, не знавших еще ни MTV, ни атомной бомбы и произносивших эти слова серьезно. И потом, о социальной ответственности Андо помнит не только на конгрессах и интервью и даже не только за рабочей доской.
– Правда, что Притцкеровскую премию вы отдали детям-сиротам после землетрясения?
– Сто тысяч долларов Притцкера – это всего миллион йен. Я отдал их и организовал фонд, в который вошло сто тысяч человек. Мы собрали 50 миллионов йен и дали детям образование.
– Не стал ли кто из сирот архитектором?
– Да нет, – вздыхает Андо. – Все больше по коммерческой части пошли.
Андо всему учился сам: защищать себя на городских улицах и строить дома. Один из братьев-близнецов, он воспитывался у бабушки, вдали от родителей и брата. В четырнадцать лет надстроил этаж над бабушкиным домом, командовал плотниками и решил, что ремесло архитектора – лучшее в мире. Но в семнадцать стал профессиональным боксером.
– Спорт требует максимума отдачи. Нельзя боксировать вполсилы. Я научился не бояться одиночества, рисковать и не повторяться.
То, что его коллеги изучали в институте, он прошел за год, читая книги. Увраж Корбюзье, найденный у букиниста, стал его главным учебником. Итог – невиданный для Японии с ее истовым отношением к дипломам: в 1991-м он стал профессором Токийского университета. Интересно, как он теперь объясняет студентам важность образования?
– Я честно говорю ученикам, что высшее образование не обязательно. Важнее изучение конструкций, практическая работа и знание истории архитектуры. Это ключ к будущему.
Корбюзье должен был уехать за признанием во Францию. Андо оценили на родине. В1979-м он получил национальную премию за Row House – 58 м2, два этажа с внутренним двором. Сочетание европейского лоска и японской изощренной простоты сделали крошечный объект классикой современной архитектуры.
Андо развил японские корни европейского модернизма, работал как европеец, но с недоступной им тонкостью и перфекционизмом. В каждом проекте видно, что он знает историю, но не утомляет ею зрителя, как постмодернисты.
“Храм медитации” возле ЮНЕСКО в Париже напомнит “Темпьетто” Браманте. Колонны зданий Benetton в Тревизо сделали бы честь Терраньи. Эксперименты с церковной архитектурой – Храм света и Храм воды – напомнили о Роншан и Ла Туретт.
Когда он возвел из некрашеного дерева павильон Японии на Expo-92, мир увидел не только стилизацию японских храмов, но и след русского конструктивизма, мельниковского павильона в Париже. Он показал Западу ценность модернистского наследия. Стоит ли удивляться, что к юному для архитектора 64-летнему возрасту он награжден всеми премиями, какие только есть?
– Бернар Чуми вам завидовал: “Ему как бывшему боксеру легко на стройплощадке – если бетон нехорош, он может и врезать”.
– У нас такое ремесло – наши замыслы зависят от других. На стройке рабочие приходят ко мне потолковать или сфотографироваться. Я могу их убеждать. У меня достаточно сил, чтобы разговаривать, а не драться.
Андо медлителен в ответах, интервью дает только по-японски и на щебет переводчика отвечает коротко, без шуток. Впрочем, какие шутки выдержат двойной перевод? Вообще-то он предпочел бы, чтобы расспросили его постройки – они расскажут безо всяких “трудностей перевода”.
– Философ или писатель используют слова, чтобы заставить мыслить других. Сила слова огромна. Архитектура – это слово, сказанное пространством. Бетонная стена говорит со зрителем. И это весомое слово.
Спрашиваю его, кто в японской архитектуре станет наследником Кензо Танге, скончавшегося этой весной.
– Никто. Он один стоил всех нас, был всем нам учителем. Между нами и ним дистанция, которую не пройти.
Кого из великих ХХ века он мечтал бы иметь в учителях? Андо отвечает не задумываясь:
– Пикассо с его “Герникой”. Как и Ле Корбюзье, он дал нам энергию жизни.
В 1965-м Андо отправился к Корбюзье на поклон – кораблем до Находки, по суше на транссибирском экспрессе. Корбюзье он в живых не застал. Осталось прилежно обойти его дома.
– Ле Корбюзье был полон свободы мысли и свободы мечты. Он показал, как через архитектуру говорить с людьми. С его помощью мы узнали, что архитектура не может быть частным делом, она всегда публична.
– Именно поэтому вы и назвали свою собаку Ле Корбюзье?
– Это очень смышленый пес – настоящий человек, настоящий философ.
Беседовал Алексей Тарханов
Фото: arcaid/diomedia, Gabriella Gomez-Mont; TADAO ANDO; MITSUO MATSUOKA; CHRIS GASCOIGNE/VIEW; SHIGEO OGAWA; RICHARD BRYANT/ARCAID.CO.UK; TOMAS RIEHLE/ARTUR/VIEW