Интервью с Вольфом Приксом

Вольфу Приксу нравится шокировать законопослушных американцев. Он не расстается с сигарой даже в тех местах, где курить строго запрещено. А когда на строительной площадке его вынуждают надеть каску, морщится и демонстративно нацепляет ее задом наперед – типичный пожилой тинейджер в бейсбольной кепке. В отличие от большинства американских архитекторов, для которых быть в спортивной форме – чуть ли не профессиональный долг, Вольф Прикс не испытывает ни малейшего дискомфорта от своего антиатлетического облика.
Интервью с Вольфом Приксом

Вольф Д. Прикс родился в Вене в 1942 году, окончил Венский технический университет, Школу архитектурной ассоциации в Лондоне и Архитектурный институт Южной Калифорнии (SCI-Arc) в Лос-Анджелесе. В 1968 году вместе с Хельмутом Свичински и Майклом Хольцером основал архитектурное бюро Coop Himmelb(l)au, которое возглавляет по сей день.

Clemens fabry; Duccio malagamba, Coop Himmelb(l)au; Isochrom.com, Gerald Zugmann

Вольфу Приксу нравится шокировать законопослушных американцев. Он не расстается с сигарой даже в тех местах, где курить строго запрещено. А когда на строительной площадке его вынуждают надеть каску, морщится и демонстративно нацепляет ее задом наперед – типичный пожилой тинейджер в бейсбольной кепке. В отличие от большинства американских архитекторов, для которых быть в спортивной форме – чуть ли не профессиональный долг, Вольф Прикс не испытывает ни малейшего дискомфорта от своего антиатлетического облика. И конечно же, для пуританского американского сознания крайне странно звучат высказывания вроде “ложь и притворство в архитектуре гораздо интереснее правды”.

Музей современного искусства в Лионе, 2007 год

Clemens fabry; Duccio malagamba, Coop Himmelb(l)au; Isochrom.com, Gerald Zugmann

Мы сидим на балконе его лос-анджелесского офиса с почти открыточным видом на даунтаун. Вчера ночью Вольф прилетел в Калифорнию, чтобы показать мне и нескольким друзьям строящуюся по его проекту школу для одаренных детей.

– Вы, наверное, измучены перелетом?

– Вы как хотите, – спрашивает Прикс, – чтобы я соврал из вежливости или сказал правду?

Я показываю Приксу книжку, изданную Институтом технической эстетики в 1972 году тиражом пятьсот экземпляров. Он с интересом ее листает.

– Наше “Небесно-голубое облако”. А вот “Аркигрэм”, “Хаус-Рюкер”. Откуда это?

– Это мы с двумя соавторами издали. Как видите, я писал про вас уже тридцать пять лет назад. Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали, как вы пришли к футурологическому проектированию и что оно для вас значило.

– В 1960-е, – начинает Прикс, помешивая “настоящий австрийский кофе”, – архитектура была уныло-рациональной. Мы, студенты, находились под влиянием музыки. Нам хотелось быть чем-то вроде архитектурных “Битлз”. Против славы и денег мы тоже не возражали. Поэтому группа называлась не как обычно – “Прикс, Свичински и Хольцер”, а Himmelblau, “небесно-голубое”. Мы считали, что архитектура должна быть подвижной, как облака, гибко реагирующей на меняющиеся потребности людей.

– Когда вы добавили скобки в название группы?

– Как только начали реально строить. Заключив букву l в скобки, мы из небесно-голубых превратились в строителей небес – Himmelb(l)au.

– Ваши утопические проекты 1960-х были только желанием эпатировать архитектурный истеблишмент?

– Ни в коем случае, – отвечает Вольф. – Мы не хотели никого шокировать. Боб Дилан тоже не хотел никого шокировать своими песнями. Мы хотели все это строить, просто общество не было готово к нашим идеям. Мы искали слабое звено в существующей архитектуре, чтобы сделать первый шаг на пути к ее обновлению, чтобы создать новый архитектурный язык.

Вольф начинает рисовать на клочке бумаги.

Инсталляция The Cloud, проект Coop Himmelb(l)au, 1968 год

Clemens fabry; Duccio malagamba, Coop Himmelb(l)au; Isochrom.com, Gerald Zugmann

– В немецком языке есть слово entwurf, оно переводится как “дизайн” или “набросок”, но буквально означает выбрасывание чего-то наружу. Если мы будем считать объектом броска подсознание, тогда дизайн – это выплескивание подсознания. Исходя из такого понимания проектирования, мы создали свой собственный “деконструктивистский” архитектурный язык. Язык отрицания.

– В вашем проекте 1968 года я вижу влияние татлинской башни. Это сознательно или подсознательно?

– Несознательно, но мы, безусловно, находились под сильным влиянием архитектуры революционной России и прекрасно знали и татлинскую башню, и “Ленинскую трибуну” Лисицкого. Мы считали себя революционерами, хотя и не были членами революционных партий – коммунистической, троцкистской, маоистской.

Я показываю Вольфу наши утопические проекты в книжке 1972 года. Идеологически мы находились по разные стороны баррикад. Капитализм и общество потребления, с которым боролись небесно-голубые, были нашим, пусть не всегда осознанным, идеалом. Не парадоксально ли, что одни и те же формы служили для выражения противоположных идей? Вольф категорически не согласен.

– Никакого противоречия тут нет. И вы, и мы боролись с одним и тем же врагом – тоталитарным государством, не важно, коммунистическим или капиталистическим. Заметили ли вы, что все тоталитарные общества, начиная с Древнего Египта и Рима, всегда используют один и тот же архитектурный язык – оси симметрии, нечеловеческий масштаб, камень, неподвижность, ориентацию на вечность?

Реконструкция квартиры на верхнем этаже дома по Falkestraße в Вене, 1988 год

Clemens fabry; Duccio malagamba, Coop Himmelb(l)au; Isochrom.com, Gerald Zugmann

Я пытаюсь возразить. Пьер-Шарль Ланфан, архитектор Вашингтона, использовал и масштаб, и оси, и камень, но пытался ими выразить совсем противоположное: открытость и демократию.

– Он так думал, – смеется Вольф, – а подсознательно выразил другое. В Австрии сейчас идет дискуссия, можно ли считать колонну и камень непременными атрибутами фашизма. С таким экстремизмом я не согласен, но колонны ненавижу и почти никогда не использую камень.

– Чем же так провинились колонны?

Вольф оживляется. Это его любимая тема.

– Возможно, вас это удивит, но идея преодоления земного притяжения, “жидкого” пространства принадлежит Ле Корбюзье. Вспомните его сооружения на ходулях. Вспомните его кресло. Замечали ли вы, что в этом кресле человек занимает позу, точно соответствующую положению космонавта при взлете? Если бы у Корбюзье и Бакминстера Фуллера были компьютеры, их здания взмывали бы ввысь, как наши. Теперь о колоннах. В дорическом храме в греческом Пестуме тридцать шесть колонн. Они поддерживают крышу площадью в полторы тысячи квадратных метров. В нашем проекте BMW крыша ровно в десять раз больше, но нам понадобилось всего одиннадцать опор. Архитекторы всех времен всегда видели в земном притяжении своего врага и мечтали победить его любыми средствами.

Фрагмент фасада масштабного комплекса BMW Welt, Мюнхен, 2007 год

Clemens fabry; Duccio malagamba, Coop Himmelb(l)au; Isochrom.com, Gerald Zugmann

– Я не уверен, что с вами все согласятся. Рикардо Легоррета, например, сказал бы, что ему нравится тяжесть каменной стены.

– Легоррета замечательный архитектор, но по сути своей консерватор. Он едет на гоночной “феррари” со скоростью пять километров в час.

– В Мехико-Сити особо не разгонишься. А удалось ли вам реализовать мечту о подвижной архитектуре? Ваши здания гибко реагируют на изменяющиеся потребности человека?

– Пока нет. Время еще не настало.

– Вы хотите сказать, что крыло вашего музея в Огайо когда-нибудь взмоет в небо?

Прикс смеется:

– А почему бы и нет?

В заключение я задаю три традиционных вопроса.

– В афоризме прародителя органической архитектуры Луиса Салливана “форму определяет функция” чем бы вы заменили слово “функция”?

– Ничем. Эта формулировка устарела сама по себе. Нет больше никакого прямого подчинения, есть только постоянный диалог между задачей и формой, который к тому же чаще всего происходит на уровне подсознания.

– Второй вопрос. Представьте, что планете Земля грозит глобальная катастрофа и все здания будут разрушены. В вашей власти спасти три из них, что вы выберете?

Вольф отвечает не задумываясь:

– Гуггенхайм Райта, Софию Константинопольскую и мой BMW.

– А теперь вам надо снести три здания, с чего вы начнете?

– Как, всего три? – смеется он. – Мне мало. Начал бы я с тюрем, потом перешел к военным сооружениям, а под конец расправился бы со всеми атомными объектами.

– Как, даже с мирными?

– Даже с ними, – настаивает Прикс.

Из вежливости я не говорю, что, разрушив все тюрьмы, об остальном можно уже не беспокоиться.

Проект международного конференц-центра в китайском городе Далянь, 2012

Clemens fabry; Duccio malagamba, Coop Himmelb(l)au; Isochrom.com, Gerald Zugmann

Беседовал Владимир Паперный

Фото: Clemens fabry; Duccio malagamba, Coop Himmelb(l)au; Isochrom.com, Gerald Zugmann