Жан Нувель родился в 1945 году в городке Фюмель на юго-западе Франции. Учился в Школе изящных искусств в Париже. В 1975 году открыл свое архитектурное бюро и принял участие в нескольких крупных конкурсах. В 1987 году построил здание Института арабского мира в Париже, которое принесло ему мировую известность и главный приз Национальной академии архитектуры. Работает и как дизайнер – среди его проектов мебель для Sawaya & Moroni, Moroso, Molteni & C, упаковки для конфет Nestlé, флакон для духов YSL.
У Нувеля репутация “человека-телевизора”, который говорит как пишет и всегда носит только черное. Да и строить соглашается только по‑настоящему серьезные, культурно значимые объекты: Институт арабского мира, новое здание парижской филармонии или небоскреб в Барселоне, который вознесся выше собора Саграда Фамилия. Но на презентации своего нового дизайнерского проекта – флакона духов L’Homme для Yves Saint Laurent – архитектор поставил цель опровергнуть все стереотипы. Кроме одного – костюм на нем все же был черный.
– Флакон для духов. Не слишком ли маленький предмет для такого большого архитектора, как вы?
– Мне было интересно, можно ли сделать небоскреб в миниатюре таким же харизматичным, как его большие братья. По-моему, получилось. На него точно обратят внимание на полке в duty free.
– Почему именно в duty free?
– После того как Томас Лалаг, директор по маркетингу YSL Fragrances, предложил мне сделать флакон для духов, я поймал себя на мысли, что мне наконец-то есть чем заняться во время бесконечных ожиданий в аэропортах. Я изучил все флаконы в магазинах беспошлинной торговли. Они показались мне абсолютно одинаковыми. И я решил использовать возможность продемонстрировать мужское начало.
– С помощью откровенно фаллической формы?
– Не только. Видите, вот тут поплавок с аббревиатурой YSL? Когда я был совсем маленьким, я думал, что быть мужчиной – значит уметь ловить рыбу, как отец. Когда он меня научил, оказалось, что все только начинается.
– А кому вы передаете эти ценные навыки?
– Честно говоря, никому. Мои родители были учителями по профессии. А я не верю в то, что людей чему-то можно научить.
– Поэтому вы редко соглашаетесь читать лекции и не преподаете?
– Иногда я рассказываю о том, что было важно для меня в том или ином проекте, иногда демонстрирую свой метод работы, но вряд ли можно научить другого человека строить так же, как я.
– Склоняетесь перед собственной гениальностью?
– Абсолютно нет. Я просто уверен в том, что хорошая архитектура – всегда продукт внутреннего развития, жизненного опыта и окружающего культурного пространства. Так что мой личный путь вряд ли будет кому-нибудь полезен.
– И книжки не собираетесь писать?
– Одну даже издал – диалоги с Бодрийяром. Так меня обвинили в том, что я претендую на лавры Платона. Больше заумных разговоров о философии творчества я стараюсь не заводить. Предпочитаю безопасные темы.
– Какие например?
– Ну вот могу рассказать, где делают лучший сотерн – это мое любимое вино.
– И где же?
– В Château d’Yquem. На юге Бордо.
– Вы вообще сибарит?
– Я – француз. Да еще француз с юго-запада. Люблю фуа-гра, устриц, сладкие вина. Все это не лучшим образом отражается на моей фигуре, но я верю, что в черном костюме это не так бросается в глаза.
– Так вот в чем причина вашей верности этому цвету?
– А вы думали – трагическая поза? На самом деле я иногда ношу белое. Я сейчас строю в Катаре – там слишком жарко для траура.
– Офисное здание в Дохе, очередной небоскреб?
– Да. Это интересный опыт. Хотя бы потому, что у Дохи нет истории. Она была основана в середине XIX века, но старой архитектуры в городе нет, и восемьдесят процентов проживающих там – приезжие. У них нет врожденного представления о том, какой должна быть архитектура. Раньше мне никогда не давали подобный карт-бланш.
– Ну да, вы чаще всего строите в культурных центрах: Париже, Барселоне, Нью-Йорке.
– Эти города трудно чем-нибудь удивить, хотя я стараюсь по мере сил.
– Какой ваш проект вызвал больше всего споров?
– Флакон L’Homme. Шучу, конечно. (Хотя ребята из YSL до сих пор не верят, что мы действительно собираемся это продавать не в секс-шопе.) Наверное, все-таки Конгресс-холл в Люцерне. Слишком длинный козырек для такого маленького города.
– А здание, в котором мы сейчас с вами находимся? Музей цивилизации стран Азии, Африки и Океании?
– С ним все сложно. С одной стороны, это политический заказ: Франция пытается оправдаться перед своими бывшими колониями. С другой – глобализация не просто красивое слово, и любой современный западный человек многим обязан культурному Вавилону, который его окружает. Такая точка зрения не всем близка, особенно здесь, во Франции, вот и музей тоже не всем нравится.
– То есть вы считаете, что рано или поздно мы все будем говорить на одном языке?
– Точно. На китайском. Но я постараюсь до этого не дожить.
– И в олимпийском Китае вы ничего не строили?
– Нет. Там и без меня было много желающих.
– А в России?
– Я участвовал в нескольких тендерах, но ни одного из них не выиграл. Россия до меня пока не доросла. Вам больше нравится Норман Фостер.
– А что случилось с проектом Газпром-Сити в Санкт-Петербурге, который вы представили в 2006 году?
– Это какая-то темная история. Сначала мне было сказано, что мой проект победил, потом – что нет. Вы лучше спросите у моей ассистентки Шарлотты – она вела все переговоры. (Шарлотта Крук подтвердила, что проект был неожиданно отклонен.)
– А в будущем вы что-нибудь построите в России?
– Я далеко стараюсь не загадывать. Пока будущее для меня – это дата завершения моего последнего запущенного проекта.
– Что за проект?
– Новое здание парижской филармонии в парке Ля-Вийет. Прошу отметить, что ничего фаллического в нем нет, так что не надо думать, что я страдаю навязчивыми идеями.
Беседовала Анастасия Углик