ВДНХ – не просто выставка успехов социалистической экономики. Это модель СССР, идеальная страна, созданная по законам искусства.
Названия “вэдээнха” и “вэсэхавэ” перестали расшифровываться и давно кажутся словами языка народов СССР. Возможно, грузинского, потому что именно в субтропиках Грузии располагались санаторные райские сады за высоким забором.
Мой личный райский сад (Выставка достижений народного хозяйства СССР) находился на севере Москвы. Туда по вымытому с утра проспекту Мира катились троллейбусы, а возле Главного входа мы пересаживались в открытые вагончики. Их везли не пони, как в зоопарке, а присланные литовскими машиностроителями микроавтобусы РАФ.
Так начиналось путешествие по маршруту “Дружба народов” – “Каменный цветок” – “Золотой колос” с заходом во все павильоны: от заманчивого “Космоса” до тоскливых “Масличных культур” и “Мелиорации”, где боролись в единстве противоположностей Обводнение и Осушение. Запах уличного шашлыка и вкус местного мороженого забыть невозможно. Это были остатки прежнего выставочного общепита, павильонов “Главкондитер”, “Главспирт”, “Главмясо”, “Главтабак” и прочего Абырвалг.
Впечатление от страны чудес сохранялось и тогда, когда никаких чудес уже не было, никакая идеология уже не оживляла эту выставку умирающего социализма в одной отдельно взятой стране, единая воля, ее создавшая, растворилась в пустоте. Но следы этой воли сохранялись в архитектуре и планировке ВДНХ – даже в 1980‑е годы это была настоящая сталинская выставка, а при Сталине, как известно, был порядок. Этот порядок машинально поддерживала армия садовников, которая теперь служила не идее, а самой “вэдээнха”. Eе строили как модель социализма. Модель получилась в натуральную величину.
Выставок было три. В 1923 году на другом конце Москвы, на Крымской набережной, появились деревянные павильоны “Первой сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки Союза ССР”. Это была выставка НЭПа, кооперации, крестьянства, еще не согнанного в колхозы. Ее создание горячо приветствовал сам В. И. Ленин, которого, в состоянии уже близком к овощному, провезли по пути в Горки мимо главного входа.
Новая Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, ВСХВ, построенная в Останкино, была выставкой побежденной деревни. Как говорил на ее открытии 1 августа 1939 года глава Советского правительства Вячеслав Михайлович Молотов, это “прежде всего выставка колхозов, выставка колхозных побед, в которых мы видим всепобеждающую силу союза рабочих и крестьян под знаменем коммунизма (тут речь его была прервана бурными аплодисментами), под знаменем великой партии Ленина–Сталина”. Сила, понятно, нешуточная, и новая выставка, серьезная до наивности, уже не принимала никакой иронии. Архитекторам это объяснили раньше всех. Конструктивистов, успевших поработать на Крымской, погнали в шею. Остальным сказали, что новая выставка будет не временной, а постоянной. Сказали, правда, слишком поздно, и архитекторы, строившие ее как временную, были обвинены во вредительстве.
Новая ВСХВ из выставки достижений окончательно превратилась в выставку-достижение, вдохновившую Пырьева на сельскохозяйственную комедию “Свинарка и пастух” про любовь видного чабана к знатной поросятнице. Ведь посетители выставки были одновременно ее экспонатами. Бесконечные кролики, изображенные на фасаде павильона “Кролиководство”, напоминали о подвигах бригадиров совхозов, вырастивших “не менее двадцати крольчат от матки в среднем по всей бригаде”. Все лучше, чем подняться на крови сусликов и хомяков, коих для получения путевки на выставку полагалось “истребить за 1937 год не менее четырех тысяч штук на одного человека”. Павильон “Охота” славил успех охотника Гасанова – “подражая писку мышевидных грызунов, он за три последних года добыл двести шесть лисиц”, а в павильоне “Юных натуралистов” осваивали опыт семиклассника из Новосибирска Шуры Мещерякова по успешному выращиванию дагестанской конопли.
Рядом с павильонами союзных республик (старых и свежесозданных – Карело-Финской, Молдавской, Литовской, Латвийской, Эстонской) была построена образцовая деревня, с клубом, сельсоветом, школой, скотным двором. Строения заселили образцовыми колхозниками. И образцовыми зверями – “речной бобр, ондатра, нутрия обитают на выставке в условиях, близких к естественным”.
Третью по счету ВСХВ не успели открыть перед войной. В феврале 1947 года Совет Министров СССР принял решение о возобновлении ее работы. Поскольку главным достижением теперь была Победа, к прежним постройкам на выставке предполагалось добавить памятник Победы, а участников премировать автомобилями “Победа”. Однако строительство растянулось на много лет и было завершено в 1954 году, уже после смерти Сталина.
На Выставке достижений выступило новое поколение советских архитекторов, еще более восторженно, но в то же время и более свободно относившееся к классике. Их достижения – египетский храм с греческими кариатидами, эллинистический дворец с резным деревянным фронтоном, ангар с романским порталом и византийским куполом, римская колоннада на шумерском подиуме.
Колос пшеницы изображался в капителях и пилястрах, один из фонтанов так и назывался – “Золотой колос”, да и в фонтане “Дружба народов” золотые девушки в национальных костюмах (шестнадцать республик – шестнадцать сестер) водили хоровод вокруг золотого снопа пшеницы, в брызгах восьмисот водяных струй. Струи были тоже вполне колосовидны, и на видах сверху выставка неожиданно напоминала гигантскую грядку, украшенную отдельно лежащими овощами.
Даже скамейки, урны и флагштоки украшались звездой, серпом, молотом и надписью “ВСХВ”. А звезда над шпилем Главного павильона была не звездой с неба, а звездой Героя Социалистического Труда. Только такая звезда могла сиять над выставкой днем и ночью. Понятие “реализм” здесь трактовалось почти так же буквально, как в советской литературе и живописи. Именно стремлением к большей понятности форм объясняли в 1930-е годы “переход к освоению классического наследия”. Действительно, язык классики казался народу более привычным, чем революционный модернизм. Но и классика в высоких своих образцах тоже была непроста. Зрители ощущали, допустим, радостность, приподнятость образа, некую его “знакомость”, но сложнейший язык прообразов, тем, пропорций был им совершенно недоступен.
Не удивительно поэтому, что к 1953 году, когда архитектурные принципы “освоения наследия” господствовали уже два десятилетия, на основе этой готовой системы возник “стиль ВДНХ” – предпринятая архитекторами попытка создания “народной классики”. Понятную классику стремились сделать совсем понятной – так, чтобы, уходя с выставки, донецкий шахтер, среднеазиатский дехканин или балтийский рыбак чувствовали, что все тайны архитектуры им открыты.
Эту архитектуру следовало “читать”, как живописные произведения той эпохи, “колхозные праздники”, “завтраки в поле”, “будни латышских рыбаков”. Здание расшифровывалось до конца, любая деталь получала ясный словесный образ. Вместо акантовых листьев – листья салата, вместо коринфской капители – сноп колосьев, бараньи рога вместо завитков волют и бесконечные гирлянды из монументальных фруктов, от яблок до ананасов. Не выставочные павильоны, а настоящие дворцы, для которых не жалели золота и мрамора, языческие храмы, посвященные коровам и кроликам.
На фотографиях тех лет это производит удивительное впечатление – в дворцовых интерьерах среди драгоценных колонн лежат мешки пшеницы и снопы ржи, как будто бы в царские покои перед осадой втащили пищевые припасы или колхоз-миллионер устроил склад на станции московского метро.
В образе ВСХВ 54, идеальной страны, созданной по законам искусства, узнавал себя Советский Союз. Но после войны он не так уже увлекался садоводством и виноградарством, а все больше атомом и космосом, поэтому выставка стала Выставкой достижений народного хозяйства.
Уже в этот момент она многое подрастеряла. Куда органичнее и приземленнее выглядели мелодрамы о скрещивании добропорядочной культурной пшеницы с диким вредителем пыреем (барышня и хулиган) – этим прославился директор Сельскохозяйственной выставки академик Цицын. Или образцовые машинно-тракторные станции среди деревьев, свезенных со всего Союза – “широколапая ель с далекого Тянь-Шаня, седые полярные мхи с вечнозелеными эвкалиптами и тунговыми деревьями из солнечной Грузии, низкорослые березы Крайнего Севера с крымскими кипарисами, камчатская роза с гордыми пальмами Закавказья, среднеазиатская чинара и саксаулы казахстанских степей с цветущей акацией и стройными тополями плодоносной Украины”. Теперь же речь шла о безвоздушных пространствах космоса, где не было чернозема под ногами. Хотя по радио и пели о том, что “на Марсе будут яблони цвести”, но ясно было, что этих марсианских яблочек нам не попробовать.
Министерства и ведомства начали калечить доставшиеся им павильоны. Прослышав, что “излишества” не в моде, навешивали на колонны модернистские намордники, но на всех не перевешаешь, и из оставленных щелей лез и лез стиль, созданный другими поколениями, величественный и обветшавший. Это были наши мексиканские пирамиды, таинственные дворцы, смысл которых давно потерян, но его и не хочется искать. Какая разница, кому из местных идолов мазали губы человеческой кровью, а кому виноградным соком и шампанским “Абрау-Дюрсо”.
Текст: Алексей Тарханов (“Коммерсантъ”)
Фото: КЕН ХЕЙДЕН; ИТАР-ТАСС; ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОТОФОНД “ВСХВ-ВДНХ-ВВЦ” НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКОЙ БИБЛИОТЕКИ ОАО “ГАО ВВЦ”