Главный архитектор Москвы учился в МАрхИ одновременно со мной, хотя на пару курсов младше. Есть ребята, которые обращают на себя внимание всего института: по ним прямо видно, что они “далеко пойдут”. Кузнецов из студенческой массы не выделялся, но пошел тем не менее далеко. Видимо, не тратил время на спецэффекты, а занимался строительством карьеры – открытие своего бюро еще до защиты диплома говорит о многом. Как и удивительно... хладнокровное для столь молодого человека решение – на фоне демократических волнений в обществе идти работать “во власть”. Амбициозность, целеустремленность, вера в себя – хорошие качества для архитектора, особенно для того, кто хотя бы сугубо формально называется главным в Москве.
Мы встречаемся утром в кафе. Кузнецов имеет серьезный и строгий вид настоящего чиновника, и я делаю попытку его встряхнуть:
– Какой смысл в вашей должности?
Не на того напала – ну или не я первая нападаю. Кузнецов готов к ответу – он обстоятельно рассказывает мне, что в организации московской жизни его не касается (землепользование, транспортное планирование, судебные и административные дела – это всё в ведении Москомархитектуры), а что входит в его должностные обязанности:
– Главный архитектор занимается контролем архитектурного качества всего, что проектируется в городе. Критерии не субъективны, это описываемые, счетные вещи – размещение кондиционеров, функции первых этажей; во вкусовые вопросы мы не лезем. Это позиция мэра – Собянин не насаждает какой-то стиль. И я не управляю остальными архитекторами. Моя задача – формировать систему координат, правила игры, в которых новая московская архитектура может вырасти. Это идеология планирования, изменение нормативов, чтобы разделение городских пространств на частные и общественные стало гармоничным – в той части, которую можно формировать архитектурными средствами.
Почему и как этим контролером и идеологом стал именно он? От ответа на вопрос “Почему?” Кузнецов уходит, про “Как?” рассказывает, что был найден рекрутинговым агентством:
– Они искали молодого человека с опытом реального международного проектирования. У меня он не бог весть какой, но по сравнению с большинством коллег значительный.
Это правда: в партнерстве с Сергеем Чобаном Кузнецов строил в Берлине. Его карьера развивалась блистательно. Почему он согласился всё изменить?
– Я долгое время занимался одним и тем же. Я не метался, меня плюс-минус все устраивало, но было ощущение, что какая- то задача уже выполнена. Новая тема показалась интересной. Я, как любой архитектор, хочу развивать архитектуру, хочу с этим войти в историю. Работа с Москвой как с архитектурным явлением при правильном подходе поможет развитию архитектуры в целом.
9 московских зданий, которые любит главный архитектор:
- Жилой дом по проекту Ивана Жолтовского на Смоленской, 1952.
Доля мессианства в архитекторе ожидаема и местами уместна. Не могу не спросить:
– По моему ощущению, все архитекторы страдают манией величия и пытаются изменить мир. Вы согласны?
Кузнецов улыбается:
– Архитекторы – сложный народ, они страдают от разных внутренних демонов. Наше сообщество кастовое, мы транслируем ощущение, что “знаем чуть больше, чем остальные”. В других профессиях это тоже есть, но у нас особенно: архитектура касается всех. Даже медицина не имеет такого охвата. В теории можно всю жизнь прожить, не обращаясь к врачам, а без архитектуры нельзя: даже бомж с ней связан, потому что его скамейка или помойка – это тоже архитектура.
Я смеюсь и возвращаюсь к его более раннему пассажу про “работу с Москвой как с архитектурным явлением”: что же она собой в этом смысле представляет?
– Она очень разная, потому что отражает всю историю страны. Архитектурная среда тут такая гибкая, что может впитать всё что угодно. Но это не значит, что сюда всё что угодно надо запихивать.
– А где проходит грань – что нельзя?
– Это очень зависит от места. Но идеология нового городского развития понятна: квартальная застройка, гуманная этажность, комфортные уличные пространства. Впечатления человека от города в основном связаны с улицей. Первые этажи должны быть открыты людям – там нужна торговля, кафе.
Не могу не спросить об одной из самых больных московских тем: недостроях.
– Мы всё достраиваем. Инвестиции сделаны, город взял на себя обязательства, и нарушение их может быть фатальным для экономики. Но мы корректируем функции объектов. В Сити, например, было сделано слишком много рабочих мест и мало жилья. Мы ограничили число машино-мест (их там и без того предостаточно): парковок должно быть столько, сколько машин может принять дорожная сеть, а не сколько хочет инвестор. То, что достраивается, имеет акцент на жилье и торговлю, чтобы компания-арендатор могла там же селить сотрудников. А то у нас слишком развита суточная трудовая миграция: люди ездят к месту работы, а не живут с ним рядом. Это нагружает город.
Еще вопрос – о московской зелени. Тут, по мнению Кузнецова, у нас всё хорошо.
– По проценту насаждений Москва остается самым зеленым мегаполисом мира. Ее можно даже назвать самым застроенным лесом. Да, где-то зелень исчезает, и это не всегда исправимо. Мы хотели бы восстановить зелень на Тверской, но это невозможно – там столько подземных коммуникаций, что дерево просто некуда воткнуть. Попробовали ставить в контейнерах – людям не понравилось. В теории многие вещи звучат интересно, но к этому надо относиться осторожно. Это и по нынешним предвыборным кампаниям видно. Невнимательное у нас общество, и низкая явка – один из признаков. Если бы явка была больше, отрыв у Собянина был бы больше. Обидно, когда люди реальных дел не видят, а слушают популистские лозунги.
Кузнецов говорит об этом с таким искренним огорчением, что я невольно задаю вопрос из серии дурацких: почему он в свои молодые годы не “за Навального”? Он пожимает плечами.
– Если я молод и занимаюсь творческой профессией, я что, обязательно должен быть за Навального? Креативность – это созидание, а Навальный только критикует. Ругать легко. Не ошибается тот, кто ничего не делает. Как только что-то начинаешь делать, сразу становишься объектом критики. Любому, кто по-настоящему креативен, не чешет языком, а занят делом, ясно, что Собянин – отличный мэр для Москвы.
– Власть хороша тем, что у нее всегда есть бюджет. Вы служите власти или используете ее, чтобы продвигать “свое”?
– Власть для того и дается, чтобы продвигать то, что считаешь правильным. Конечно, вы сразу спросите, почему я уверен в том, что знаю, как правильно. Но это уже вопрос выбора и демократии. Русская интеллигенция всегда приветствовала революции, и смотрите, что получилось. А между тем западные ценности, которые мы перенимаем, ориентированы именно на стабильное развитие.
Кстати, о западных ценностях. Русские архитекторы в последнее время стонут, что их не допускают к важным тендерам, а сам Кузнецов как-то блеснул в интервью, заявив, что “надеяться на зодчих, которым за пятьдесят и которые имеют школу советской архитектуры, многое потерявшую во времена Хрущева, не приходится”. Меж тем эти “безнадежные” зодчие – все наши звезды: Скокан, Скуратов, Плоткин, Лызлов, Уборевич-Боровский, кузнецовский партнер Чобан наконец. Напоминаю Кузнецову об этом. Он закатывает глаза:
– Ох, мне эту фразу никогда не забудут. Я имел в виду, что нам нужны архитектурные звезды. Раскрыть звезду в том, кто до пятидесяти ею не стал, тяжело. Конечно, фашизм по возрастному или любому другому признаку недопустим. Слава богу, у нас есть талантливые архитекторы, но их плеяда не велика. А в профессии нужна конкуренция, надо растить молодых. Если на рынке мало людей, у которых можно учиться, надо привлекать иностранцев. У нас нет политики специального внедрения западных контор. В Москве должны работать профессионалы, а профессионализм не имеет национальности. Будем работать со звездами, станем как Берлин – архитектурной столицей Европы.
– В Берлине было где строить, на месте снесенной стены.
– В Москве полно пустого места! То же Зарядье. Мы делаем там парк, и это – мощная тенденция: работа с общественными пространствами. У нас с этим такие проблемы, и они так сказываются на качестве жизни.
Кстати, о качестве жизни. Как человек, работающий на свежепереложенной плиткой Большой Дмитровке и утопающий при каждом дожде в лужах, спрашиваю: что случилось в городе с ливневой канализацией? Главный архитектор мнется – не хочет сдавать коллег и ссылается на “нехватку инженерных кадров”. А потом произносит фразу, которая потрясает мое воображение.
– Всё дело в бумажной архитектуре! У нас очень долго архитекторы считали, что рисование проектов – это одна задача, а реализация – другая. Они получали звания и призы и не понимали, что оценивать друг друга можно только по реализованным объектам.
Рисовать и рассуждать считалось важнее, чем строить. Вот ливневка и не работает. Всё изменится. Мы начнем делать реальное дело и научимся. И ливневку со временем починят.
Оставляю в стороне фантасмагорическую картину того, как великий “бумажник” Бродский получает в СССР какие-то мифические “звания и призы” и оказывается виноват в плохой ливневке.
Не говорю о том, что у архитекторов, которым сейчас за пятьдесят, нет “советского” опыта работы (тогда, к слову, ливневку делать умели), и они во времена Хрущева дурного не нахватались. Хочу только отметить: в таком подходе – сначала сделаем кое-как, срочно, быстро, к Первомаю (ноябрьским праздникам, Дню города...), а потом, когда-нибудь, починим то, что сделали плохо, – главный порок советской архитектурной практики и заключался. И я надеюсь, что симпатичный и убежденный человек и хороший архитектор Кузнецов просто оговорился.
Беседовала Евгения Микулина
Фото: Василий Буланов, ФОТОБАНК “ЛОРИ”, “РИА НОВОСТИ”, ЮРИЙ ПАЛЬМИН, ИЛЬЯ ИВАНОВ, ЕЛЕНА ПЕТУХОВА, архив пресс-службы