Интервью с Томом Диксоном

Хейзел Томпсон совершила подвиг – тайно проникла в детскую тюрьму на Филиппинах и, рискуя жизнью, сделала сенсационный фоторепортаж, получив за него впоследствии массу премий. Сегодня ей предстоит нечто куда менее рискованное (хотя, как потом выяснится, почти столь же невозможное) – снять Тома Диксона в его мастерской.

– Он очень занят, – предупреждала нас ассистентка Элис, – даю вам пятнадцать минут на фотографию и тридцать минут на интервью. Будьте ровно в десять утра.

Мы с Хейзел ждем в каком-то закутке многоэтажной лондонской студии Диксона, надо полагать, в приемной. Перед нами стол Slab. Сидим мы на столь же известных стульях Tall. Над нами знаменитые зеркальные шары. Все атрибуты Диксона, кроме самого Диксона. Десять пятнадцать утра. К нам подбегает Элис:

– Произошла накладка. Немедленно берите такси и езжайте в клуб Shoreditch House. У Тома там встреча с партнерами по Artek, но он вам уделит несколько минут. Заодно посмотрите интерьер клуба – это работа Тома.

Как полагается в частном клубе, над дверью никакой вывески. Стенки лифта из некрашеных досок – узнаю почерк Диксона. Выходим на шестом этаже, упираемся в бассейн. Проходим мимо полуодетых людей и оказываемся в ресторане. Интерьер – типичная британская эклектика: грубые доски на полу, пластмассовые стулья, стеклянный потолок, полосатая обивка диванов. А вот наконец и сам смущенно улыбающийся Том.

– Мне очень неловко, – говорит он, – моя секретарша все перепутала. Давайте быстро сфотографируемся, но поговорить нам сейчас не удастся. Но если вы придете ко мне в студию после трех, я буду в вашем распоряжении столько, сколько понадобится. Все-таки вы проделали немалый путь.

Снимать в частном клубе нельзя. Хейзел быстро осматривается и выводит Тома на индустриальную крышу, обнесенную металлической решеткой. Она должна чувствовать себя в своей стихии – почти филиппинская тюрьма.

Что мне известно про Тома? Сын англичанина и франко-латышки. Родился в Тунисе, вырос в Марокко и Египте, переехал в Англию. Был бас-гитаристом в группе Funkapolitan. Пластинку 1980 года сегодня можно купить на eBay за пять долларов, в то время как за его кресло Pylon хотят около шести тысяч. Учился в художественной школе “Челси”, бросил ее через полгода, с тех пор считается “самым талантливым из дизайнеров без специального образования”. Поэтому мой первый вопрос об упущенных возможностях.

– Вы жалеете, что недоучились?

– Я жалею, что потратил впустую полгода. Чем меньше я знаю, тем лучше я работаю. В каком-то смысле я пытался перенести британскую музыкальную культуру в дизайн. Как это происходило в Англии в 1980-е? Мы сами осваивали инструменты, сами писали музыку, сами ее рекламировали, сами рисовали плакаты, сами выпускали пластинки. Я просто использовал этот метод в проектировании и производстве мебели.

– Если бы ваши дочки спросили: “Папа, мы хотим стать дизайнерами, пойти ли нам учиться или, как ты, все осваивать самим?”

– Я не против образования, просто лично мне оно мешало. С моими дочками все просто, у них нет никакого интереса к дизайну – своеобразный бунт против отца. При этом одна из них ненавидит школу, ясно, что ей лучше бросить ее как можно скорее. Другой школа необходима. Все индивидуально.

– Мне приходилось читать, что вы...

– Ничему не верьте, – смеется Том, – все вранье!

– Одно такое вранье было о том, что вы стали дизайнером, освоив сварочный аппарат.

– Вот это как раз правда. Я очень нетерпелив, мне быстро все надоедает. То, чему нас учили в художественной школе, требовало точности, терпения и планирования. Сварка дала мне возможность быстро создавать огромные и очень прочные конструкции, быстро и радикально менять их. Это был мой язык. В нашей музыкальной группе я должен был координировать свое творчество с еще пятью немытыми гениями. Здесь же появилась возможность быть солистом.

– Существует ли “британский дизайн”?

– Все познается в сравнении. Возьмите итальянцев – эффектная форма и отточенное исполнение. Голландцы – интеллектуальность. Французы – изысканность и буржуазность. Немцы – эргономика. Мне кажется, что нам ближе честность, прочность, долговечность и исторический контекст. Нас мало интересует мода и внешний блеск.

Одним из нашумевших концептуальных проектов Тома была выставка кресел из пенополистирола на Трафальгарской площади в Лондоне в 2006 году. Обычно мебель, подписанная известным дизайнером, стоит баснословно дорого. Кресла же раздавались желающим бесплатно. Почему?

– Производство и продажа мебели – это сложный и бесконечно долгий процесс, – объясняет Том. – Это занимает годы. Ты создаешь прототип, отправляешь его на фабрику куда-нибудь в Азию, они шлют готовую продукцию обратно, та мучительно долго лежит на складах и только потом попадает в салоны и магазины. Я начал думать, как можно доставлять продукцию фабрики непосредственно потребителю. Почему мы не можем воспользоваться моделью, скажем, компании Hewlett-Packard, которая продает свои принтеры в убыток, а зарабатывает деньги на бумаге и чернилах, или опытом телефонных компаний, которые дают тебе бесплатный мобильник, но заставляют подписать контракт на два года? Мебель сегодня можно сделать очень дешевой. Почему не попробовать раздавать ее бесплатно, зарабатывая деньги на спонсорах, как это делается, скажем, в “Формуле-1”. У меня есть друг дизайнер, он недавно продал свое кресло за миллион. А я свои раздаю бесплатно. Самое интересное, что эти кресла тут же появились на eBay по сто фунтов за штуку.

Еще один концептуальный проект Тома Диксона называется “Второй цикл”. Он и его партнеры из финской компании Artek начали скупать на толкучках, на фабриках, на eBay старые изделия этой компании (некоторые из них проектировал сам Алвар Аалто), реставрировать их, не трогая облупившейся краски, и вставлять внутрь компьютерный чип, на котором записана вся история вещи и ее владельцев. Возрожденный предмет часто стоит дороже нового.

Такое возможно только в Европе. Трудно представить богатого американца или русского, готового поставить дома облезлый стул только потому, что в него вделан чип с именами дизайнера и всех владельцев. Но в Англии облезлость престижна.

– Мы используем ту же технологию и те же детали, что и в 1935 году. Мы гарантируем полную аутентичность. Кроме того, на мой взгляд, эти стулья с потрескавшейся краской выглядят намного интереснее новых. И вообще, сколько можно создать вариантов стула? Эти уже кто-то сделал, так зачем ломать голову, изобретая велосипед? В конечном счете мы хотим сказать, что в дизайне нас интересует не предмет, а процесс.

– Еще один вопрос. Вы самоучкой освоили бас-гитару, от нее перешли к сварочному аппарату, потом к мебели и интерьерам, а теперь начинаете заниматься архитектурой. Разве архитектору не нужно знать сопромат и прочие технические дисциплины?

– А что, по вашему мнению, делают Норман Фостер, Рем Колхас или Заха Хадид? Они рисуют свои загогулины, а потом отдают их инженерам и говорят: считайте, ребята. Все великие открытия и в бизнесе, и в искусстве всегда происходили, когда приемы одного вида деятельности переносились в другие. Мне кажется совершенно нормальным использовать музыкальные ходы в производстве мебели, мебельные в архитектуре. И не исключено, – улыбается Том, – что я перенесу архитектурные наработки обратно в музыку.

Что ж, может, через пару лет мы получим новый “архитектурный” диск Funkapolitan, который возглавит все мировые чарты...

Беседовал Владимир Паперный

Фото: HAZEL THOMPSON; АРХИВЫ ПРЕСС-СЛУЖБ