Джаспер Моррисон родился в Лондоне в 1959 году. Окончил Кингстонскую политехническую школу дизайна и Королевский колледж искусств. В 1986-м основал дизайн-бюро Office for design. С тех пор поработал для всех главных дизайнерских марок: Alessi, Cappellini, Flos, Magis, Vitra. Сотрудничает с компаниями, производящими электронику (Canon и Sony его постоянные партнеры). Организатор нескольких выставок, посвященных промышленному дизайну, и автор двух монографий Everything but the Walls и A World without Words.
Есть дизайнеры, про которых издалека скажешь: “Вон идут дизайнеры”, они пестры, как павлины. В отличие от них англичанин Моррисон одет незаметно. Он похож на дачника, который идет к электричке с рассадой. Джинсы, ковбойка, кеды, очки в толстой оправе – вроде Шурика из “Кавказской пленницы”. Когда я ему это говорю, он очень удивляется. Дизайнеру незачем выделяться одеждой. “Мне кажется, что лучше оставаться собой и работать, чем делать то, что люди от тебя ожидают – красоваться, быть публичной фигурой и носить розовые костюмы”, – говорит Моррисон. Тут я готов его всячески поддержать – если ты делаешь пижонский стайлинг, изволь соответствовать, но если ты проповедуешь серьезный, классический дизайн, нечего одеваться танцором диско.
Но в этом есть и другая сторона – Моррисон искренне не считает себя публичной фигурой и до крайности замкнут. С неохотой идет на контакт, ненавидит интервью, а если и дает, они сводятся к долгим вопросам интервьюера и коротким, клещами вытащенным ответам. А не кажется ли вам? – Нет, не кажется. – А не замечали ли вы? – Неоднократно замечал. – А есть ли у вас последователи? – Возможно, кто их знает. Он вообще не любит слов, даже его программная книжка, которую за последние десять лет не раз переиздавали, по сути, книжка с картинками. Она называется “Мир без слов” – A World without Words.
Поскольку Моррисону вовсе не нравится читать про себя в журналах, облегчить мне работу он никак не хотел. Я просил о встрече, он не отказывался, но откладывал, откладывал и откладывал. Так продолжалось два года. Наконец мне повезло. Дело в том, что Моррисон спроектировал часы для швейцарской марки Rado.
Они называются r.5.5, и, по-моему, это их общая удача. С виду – архетипические “часы-часы” с черным квадратным, немного скругленным по углам корпусом. Сначала не понимаешь, в чем тут смысл, потом обнаруживаешь, с каким совершенством и простотой они сделаны, спропорционированы и нарисованы. Швейцарцы из Rado, серьезные и упорные, сказали: будет вам Моррисон, и вот он – собственной персоной.
Его заказчики – вообще особенные люди, которые вынуждены принять его нелюдимость и его застенчивую гордость. Поэтому они внимательно выбирают друг друга. Моррисон работает с самыми интересными мебельщиками, которые привычны к экспериментам, вроде Cappellini и Vitra, с архитекторами, которые готовы уважать его манеру, вроде Герцога и де Мерона – он делал для них интерьеры новой Tate Gallery.
Он проектирует вещи – кухонную утварь, мобильный телефон, каждый раз стараясь, чтобы предмет был совершенен. А для этого он должен быть не выдуман, а продуман. “Я занимаюсь улучшением уже сделанного, – говорит Моррисон. – Это правильнее, чем изобретать велосипед”. В результате если он делает дверную ручку, то получается такая дверная ручка, за которую его награждают немецкой государственной премией в области дизайна, а если он осмысливает вилку для Alessi, то получается супервилка, вобравшая в себя всю историю человечества – от индейцев майя до скандинавского дизайна ХХ века.
Он разнообразен, можно даже сказать, он разбрасывается. Моррисон из тех дизайнеров, которые верят в дизайн как в систему, и потому он не намерен стричь купоны с одного выбранного и окученного направления – будь то интерьеры, машины или вот часы.
Например, для него явно закрыт автомобильный дизайн, который стал сейчас очень искусственным, очень подверженным моде, легко бросающимся из винтажа в футуризм. Сам Моррисон водит старый американский кар, а когда мы говорим о его идеале машины, называет рожденную в 1970-е классическую модель BMW – 635-ю, с ее широкими шинами, стремительным клинообразным силуэтом и хищными ноздрями.
Он открыл свою мастерскую в Лондоне уже через год после окончания Королевского колледжа искусств – и было это более двадцати лет назад. Надо признать, что Моррисон – один из немногих знаменитых и очень востребованных профессионалов, не разменявших за эти два десятилетия идеалы классического дизайна. Дизайн ведь не накрутка лишнего, как мы в последнее время привыкли, а сведение к необходимому, чтобы ни убавить и ни прибавить. Но это вовсе не означает, что он должен быть скучен.
В институте Моррисон молился на классиков модернизма – Эйлин Грей, Ле Корбюзье, Жана Пруве. Потом столкнулся с опытом группы “Мемфис”, вернувшей дизайну цвет и юмор. “Это была фантастика, я вдруг понял, что все старые дизайнерские правила отменены”. С тех пор он чувствует себя абсолютно свободным и от правил, и от исключений.
Даже в своих персональных вкусах он не стесняется быть вызывающе старомодным. Он франкофил, что не в чести, он любит Париж, хорошее вино и не признает никакого кулинарного минимализма. “Я люблю готовить, но как французская бабушка – на старый манер, с соусом и жиром, потому что только вредное вкусно”.
Работа дизайнера вообще меняет сознание и восприятие, Моррисон признается, что когда смотрит фильм, больше внимания уделяет местам съемки, декорациям, чем действию. В ответ на вопрос о любимом фильме он уверенно называет “Время развлечений” Жака Тати. Его персонаж – месье Юло, который путешествует по футуристическому Парижу 1970-х годов, поминутно попадая в жернова передовой дизайнерской мысли тех лет.
Моррисон убежден, что его задача – приводить мир в порядок, а не замусоривать его авангардным дизайном. Его мучает визуальный шум, все эти плохо воспитанные вещи, которые скачут, кричат, дерутся и перебивают друг друга, как одичавшие дети. Некому привести их в чувство. В этом он винит своих коллег, забывших стыд: “Они тянутся за модой, заняты саморекламой. Их вещи узурпируют наше внимание, и дизайн предстает каким-то бессмысленным соревнованием – кто сделает предмет почуднее”.
– Может ли быть такое, что интерьер непереносим, что он причиняет вам боль?
Джаспер Моррисон вспоминает, как он однажды бродил по бескрайнему номеру знаменитого гранд-отеля, натыкался на антикварную мебель, смотрел на тяжелые шторы и чувствовал себя совершенно несчастным. Когда я спрашиваю, какое же пространство он считает нормальным, он приводит в пример Ле Корбюзье с его “модулором”, концепцией минимального объема, необходимого человеку. Корбюзье за это изрядно досталось от потомков, желавших пожить пороскошнее и попросторнее. Но когда к этой пространственной аскезе приходишь не от бедности, а от богатства – это совсем другая история.
У Моррисона есть замечательный проект – странствующая выставка под названием Super Normal: пятьдесят два обыденных шедевра дизайна, которые он собрал в 2006 году вместе с японцем Наото Фукасавой. Здесь не только авторский дизайн, но и анонимный: тапочки, ведерко для мусора, пепельница из кафе, открывалка, классическая кофеварка Bialetti и лампа на рычаге.
Все эти предметы он считает совершенными, это его цитатник и история искусств одновременно. Она показывает, как сложна задача дизайнера и какими простыми художественными средствами она может быть решена. В сущности, эта выставка и есть его интервью. Большое удовольствие с ним поговорить, но даже тогда, когда ты с ним расстался, его вещи говорят с тобой – без слов.
Фото: nicholas kane/arcaid.co.uk; specta/the kobal collection; alamy/photas; mark eggimann; camper; ikunori yamamoto; miro zagnoli, архивы пресс-служб