Любой пересказ творческой биографии Ирины Наховой, как правило, начинается с упоминания ее “Комнат” — серии тотальных инсталляций, в которые она превращала одну из комнат собственной квартиры.
“Начало 1980-х для меня было ужасным временем: казалось, что настала окончательная стагнация, что ничего никогда не изменится, — рассказывает художница. — Первая “Комната” появилась просто от отчаяния: был нестерпимый импульс переделать хоть что-нибудь. Хотя бы пространство собственного жилища”.
Жилище для Наховой — это прежде всего рабочая зона: “У меня вплоть до недавнего времени не было отдельной мастерской. Я работала дома, в большой комнате, а в маленькой, где я спала, был склад работ. И все остальные функции дома подчинены работе. Это привычка, и изменить ее, наверно, уже невозможно”. В мастерской, по словам художницы, ей нужны абсолютно пустые стены вокруг.
В каком контексте окажется произведение потом — вопрос другой: “Я не думаю о том, как мои работы могут выглядеть в чужом жилом интерьере — как правило, я их вижу в музейном или выставочном пространстве. Так что тут важно только то, удачно или неудачно сделана экспозиция. Но я очень хорошо помню, какие удивительные вещи придумывали у себя дома старые московские коллекционеры. Например, в начале 1970-х я побывала у Глезера (Александр Глезер — критик и коллекционер, один из инициаторов “Бульдозерной выставки”. — Прим. AD). Он жил в маленькой трехкомнатной квартире — там по стенам были сделаны раздвижные панели в два или три слоя, и на них висела потрясающая коллекция. Иначе ее просто невозможно было разместить”.
Вписать придуманную для Венеции экспозицию в пространство щусевского павильона, объединив пять очень разных пространств, было задачей трудной, но благодарной: “Мне кажется, экспозиция в итоге действительно работает с архитектурой, с пространством, и это важно. Должна признаться, что этого я не видела больше почти нигде на биеннале”.
Беседовал Сергей Ходнев