Под именем “Кабанон Ле Корбюзье” этот домик известен любому архитектору. Cаbanon – всего лишь название постройки, вроде хижины, хибарки, сарайчика. Но в русском языке даже слово “хижина” обозначает нечто более величественное, чем эта деревянная дачка над заливом. К тому же во французском у cаbanon есть еще одно значение – палата в психушке.
Архитектор, спроектировавший к тому времени несколько городов, предпочитал называть свою конуру “замком”. “У меня есть замок на Лазурном Берегу, – говорил Ле Корбюзье. Но честно добавлял: – Размером 3,66 на 3,66 метра”. Как и всякий швейцарец, он любил точные цифры и даты. Он придумал свой “замок” в предновогодние дни 1951 года: “Тридцатого декабря на уголке стола в маленьком кафе я нарисовал в качестве подарка на день рождения моей жене план домика, который построил на следующий год на морском берегу. Проект занял у меня три четверти часа”. Кафе, о котором он говорил, называлось “Морская звезда” и принадлежало его знакомцам, семье Ребютато. Именно глава семейства Тома Ребютато в благодарность за советы по интерьеру, а точнее, в благодарность за знакомство и ученый разговор, подарил Ле Корбюзье и его жене Ивонне необходимые пятнадцать метров своего участка. Поэтому Кабанон стоял не в чистом поле. Он прислонялся к родительской “Морской звезде”, опираясь о стену ресторанчика, как Пушкин о гранит.
5.jpg)
То, что Кабанон паразитировал на теле “Морской звезды”, давало Ле Корбюзье немалые преимущества. Он не нуждался в кухне и столовой – в одной из стен его “замка” была узкая дверка, пролаз в обеденный зал “Звезды”, где его всегда ждали бифштекс или дорада и кувшинчик вина. Есть несколько фотографий, на которых он сидит за столиком в “Морской звезде” и выглядит в своих круглых роговых очках как выловленная из воды диковинная морская рыба.
34nb.jpg)
Тринадцать лет дачной жизни в поселке, еще не ставшем модным местом со “знаменитыми соседями”, изменили его манеру одеваться. С поезда он сходил как господин архитектор в шляпе, в костюме, в очках Гарольда Ллойда – и чистым клоуном шел по горной дорожке над морем, сопровождаемый изумленным взглядом аборигена в майке пузырем и закатанных до колена штанах на босых ногах. В таком официальном виде он заходил в “Звезду”, здоровался с Ребютатами, выпивал с ними ритуальный, пахнущий прованским солнцем и анисовыми каплями пастис и удалялся через пролаз в Кабанон. А из Кабанона выходил и шел к морю глубоко местный дед в купальных трусах и ковбойке на голое тело.
В 1950-х годах Корбюзье уже стал главным архитектором мира, его идеи победили, его ученики работали на всех континентах, и целые государства – Индия, Бразилия, та же Франция – предлагали ему серьезные и почетные заказы. Он построил свою “Марсельскую единицу”, дружил с князьями церкви, политиками и финансистами. Он мог бы возвести себе в этом сладком местечке между Ментоной и Монте-Карло настоящий замок. Конечно, не с коринфскими колоннами и капителями, но нормальную корбюзианскую виллу, с белыми стенами, большими окнами – не хуже соседской Е.1027, построенной давней подругой и соперницей Эйлин Грей. Средиземноморская земля тогда еще не сравнялась с золотом, на архитекторе он бы точно сэкономил, а строительные подрядчики сочли бы за честь дать скидку национальному гению.
Для Ле Корбюзье пятнадцать метров были достаточным жизненным пространством.
Но Ле Корбюзье с самого начала не собирался строить себе “виллу”. На чертежах свою постройку он называет даже не домом, а “комнатой для виледжиатуры” – неловкое это слово, обозначавшее выезд на дачу, существовало когда-то и в России. Не то что его современник Пикассо, живший в буржуазных виллах и наполнявший их своими работами до такой степени, что приходилось срочно покупать новую, не то что Анри Матисс, завешивающий свой огромный дом в Ницце своими и чужими холстами, при жизни превращая его в музей. Для Ле Корбюзье пятнадцать метров были достаточным жизненным пространством.
Он предпочел вызывающе скромный план и кричаще скромные материалы. Гений функционализма доказал, что на доставшихся ему от Ребютато квадратных метрах можно разместить все – кровать, шкаф, рабочий стол, раковину-умывальник из нержавейки и даже унитаз за занавесочкой. По сегодняшним меркам отшельнику не хватало, может быть, душа, но в те времена к водным процедурам относились без фанатизма – во многих парижских квартирах ванные появятся только через десятилетия. Понятия гигиены были не американскими, да и зачем вообще купаться в ванне, когда море под боком.
В конечном итоге Ле Корбюзье поставил ванну снаружи под тенью росшего на участке рожкового дерева и лежал в ней, тощий и голый, наслаждаясь лазурью залива. А вот работать предпочитал внутри избушки, так, чтобы только одно окошко открывало вид на море, обещая награду после работы. Чтобы отовсюду в доме видеть залив и использовать южное солнце на все триста процентов, он скомбинировал в оконных рамах прозрачное стекло, расписные ставни и зеркала, наполнявшие комнату удвоенным и утроенным дневным светом.
Местами дерево внутри Кабанона оставлено деревом (с массивными “народными” деталями вроде дверного засова), местами покрыто ровным слоем краски, местами записано живописью, типичной живописью Ле Корбюзье, с привычными эротическими мотивами и непривычными мотивами морскими, очертаниями женских грудей, мужских членов, клешней крабов, крыльев чаек. А в качестве подписи он поставил на одну из стен отпечаток руки – “архитектура создается мозгом, но делается рукой”.
Они с Ивонной приезжали сюда вдвоем на летние месяцы. Когда она умерла и упокоилась на сельском кладбище Рокбрюн-Кап-Мартен, в доме осталась от нее лишь фотография на стене возле стальной раковины – каждое утро Ле Корбюзье мог поздороваться с женой.
В первой книге Vers une architecture (“К архитектуре”), которая сделала его знаменитым, он приводил в пример архитекторам, любившим завитушки, инженеров-транспортников. Он печатал фотографии салонов аэропланов и кают кораблей, где максимум комфорта достигается на минимальном пространстве. Раз испытав его достоинства, он счел это пространство не ограничением, а подарком, достаточным не на неделю плавания, а на всю жизнь.
Сравнение с корабельной каютой – первое, что приходит в голову, когда находишься внутри Кабанона и видишь в окнах синеву залива. Но при этом очевидно, что это не каюта первого класса “Нормандии”, что деревянные доски под ногами могут принадлежать разве что дощатой барже – вроде тех, на которых в 1920-х он предлагал разместить ночлежки Армии спасения. Если Кабанон и комфортабельнее ночлежки, то не намного.
Но Корбюзье лишь отчасти был отшельником и философом. Он был великим пиарщиком – вся архитектурная общественность знала, что мощный старик заперся в своем “замке”. К нему приезжали гонцы из парижской мастерской с рю де Севр, искатели правды, журналисты и коллеги. Модные журналы прислали к нему фотографа – а был это не кто иной, как великий Брассаи, – и Ле Корбюзье, как звезда с звездою говоря, признался: “Я так счастлив в своем Кабаноне, что хотел бы окончить свои дни именно здесь”.
Сказано – сделано. Он утонул 27 августа 1965 года: во время очередного заплыва у него остановилось сердце. “Шарль Ле Корбюзье, семидесяти восьми лет, погиб во время купания на виду Сasa del Mare, виллы актрисы Сильваны Мангано и продюсера Дино де Лаурентиса”, – писала местная газета Le Meridional. Виллы наступали на Рокбрюн-Кап-Мартен, и строили их совсем другие архитекторы. В Квадратном дворе Лувра греки посыпали его гроб землей с Акрополя, а индийцы окропили водой из Ганга. Ле Корбюзье похоронили на сельском кладбище рядом с Ивонной под предусмотрительно спроектировнным им самим надгробием.
За много лет, прошедших с тех пор, архитекторы обмерили Кабанон так тщательно, как будто бы речь шла не об обычном деревянном ящике, а о Парфеноне, по крайней мере. Незаметный Кабанон стал мировым памятником архитектуры, свидетельством приложения корбюзианской модульной системы, знаменитого модулора, созданного на основе золотого сечения и роста среднего человека с поднятой правой рукой – 2,26 метра. На много лет вперед модулор оправдал низкие потолки и пятнадцатиметровые комнаты типовых домов.
“Я так счастлив в своем Кабаноне, что хотел бы окончить свои дни именно здесь”. Сказано – сделано.
Теперь сюда водят туристов, которые могут, если захотят, ознакомиться с эпитафией гарсона из “Морской звезды”: “Мне было шестнадцать, когда я работал у месье Ребютато и подавал Корбю стейк и вино. Я думал тогда – и думаю сейчас, – что он был славный художник и интересный человек, но не альтруист. Своей работой он дал оправдание людям, которые хотели блистать, но не имели таланта, и эти люди создали то, что окружает нас теперь. Он рассказывал всем, кто готов был его слушать, что крошечный Кабанон из деревянной вагонки его полностью устраивает. Еще бы не устраивал – на неделю в год да на всем готовом!”
7.jpg)
Текст: Алексей Тарханов
Фото: © FLC/RAO; MARCO TASSINARI; © FLC/RAO; BILL BATTEN; GIUSEPPE CEMBALO FOR “LE CORBUSIER, INTERIOR OF THE CABANON, LE CORBUSIER 1952 – CASSINA 2006”