Дом Луи Арагона во Франции

В парке при мельнице невидимые музыканты играют “Сарабанду” Баха. Как и вечером 12 декабря 1970 года, когда ее играл друг семьи Мстислав Ростропович. Прошло полгода после смерти Эльзы, и загородный дом потерял для Луи Арагона всякую ценность.

Он попросил прислугу поддерживать интерьер в том виде, в каком его застало 16 июня, а сам приезжал, только чтобы проведать могилу жены – один или, как сейчас, с друзьями.

Триоле похоронили недалеко от дома, в большом склепе. Она обожала свой парк. Особенно ей нравились два бука, огромные, со сплетенными кронами и выступающими скрюченными корнями. Вместе с Арагоном они поставили под ними каменный стол и скамьи.

Всякий раз, сидя под своими буками, Эльза говорила, что хочет быть похороненной здесь, вместе с Луи, хоть закон это и запрещает. Добиться разрешения и правда было непросто, но Арагон всегда исполнял желания своей жены.

Дом в Сент-Арну-ан-Ивелин, в пятидесяти километрах от Парижа, был его подарком Триоле. Арагону хотелось, чтобы у его “иностранки, изгнанницы, лишенной корней, был свой собственный кусочек Франции”.

Хотя Эльза покинула Россию совсем не ради него (а вовсе даже ради Андре Триоле, о чем и свидетельствует ее фамилия), писатель взял на себя вину за разлуку своей жены с родиной и сестрой Лилей Брик и очень старался, чтобы она чувствовала себя “как дома”: выучил русский язык, стал коммунистом и часто ездил с ней в СССР.

По-настоящему дома Эльза Триоле почувствовала себя на мельнице Вильнёв (которая, впрочем, только называлась мельницей, а уже давно была превращена в дом). В отличие от их квартиры на улице Варенн, где всегда было много людей, дом в деревне предназначался только для них двоих.

Триоле увлеченно занялась обустройством, Арагон ей помогал. Она подробно описывала ход работ в письмах сестре: “Пока это не парк, а джунгли. Мы всё делаем сами. Представь меня в брюках и резиновых сапогах, с серпом в руках и перчатках, чтобы защититься от крапивы. Арагоша работает как каторжный, вместо отдыха выматывает себя, но, кажется, счастлив”.

Такой образ жизни, простой, деревенский, предполагал совсем иной стиль, чем в парижской квартире. Фаянсовая плитка на кухне (точно такая же, как в доме Клода Моне в Живерни), простая мебель, множество плетеных корзинок, которые собирала Эльза, – тут нет и следа богемного шика улицы Варенн.

На стены небрежно приколоты фотографии, рисунки и записочки, и, лишь приглядевшись к подписям, можно понять, что хозяева не обычные провинциалы: Владимир Маяковский, Фернан Леже, Пабло Неруда, Пабло Пикассо, Анри Матисс (написанный им портрет Триоле “Глаза Эльзы” назван по стихотворению Арагона).

Арагон и Триоле, не имея опыта дачной жизни, повели себя как типичные дачники, свозя в загородный дом всё, что не помещалось в городе: старую мебель, сувениры, книги. Эльза обычно приезжала первой, Арагон задерживался на работе, появлялся поздно ночью, заставляя жену страшно волноваться, и выходил из машины с руками, полными книг. Он часто опаздывал, но всегда приходил.

“Наша каменная кровать на двоих, – сказал Арагон Ростроповичу, кивая на могилу. – Меня там ждут”. Он присоединился к жене двенадцать лет спустя. Задержался, но пришел. Он всегда исполнял ее желания.

Текст: Юлия Пешкова

Фото: иван бойко; пабло вольта