В 1906 году, когда из печати вышел “Собственник” – первый том “Саги о Форсайтах” Джона Голсуорси, – восторженных читательниц сенсационного романа живо интересовал один вопрос. Откуда писатель взял Филипа Босини – молодого архитектора, который увел у заказчика жену, не уложился в смету, погубил свою карьеру и закончил жизнь под колесами омнибуса? Образ этот был романтичен до неправдоподобия – возможно ли, чтобы какой-то архитектор в действительности так себя вел? И если уж на то пошло, строил дома вроде того, что описан в “Саге”, – с темно-красными плитами на полу, лиловыми кожаными портьерами, изразцовыми печами и фризами, “проложенными вдоль галереи на желтой, цвета слоновой кости, стене”? Подобное было решительно невозможно. У мистера Голсуорси явно разыгралось воображение (что для писателя, впрочем, простительно). Где он мог видеть подобное?
Видеть подобное Голсуорси мог в гостях у своего знакомого – преуспевающего издателя Уильяма Блейки. В 1905 году Блейки въехал в новый дом, Хилл-Хаус, который ему построил в окрестностях Глазго один молодой, буйного темперамента шотландец. Шотландца звали Чарльз Ренни Макинтош. Он был усат, образ жизни вел богемный (на вечеринках в его доме гостей развлекали петушиными боями и пусканием мыльных пузырей), одевался небрежно – артистически – и довольно сильно пил. Смету на строительство перерасходовал. И сроки сорвал – ждал, видите ли, когда закончится забастовка производителей какой-то особой черепицы. Но Блейки все равно был доволен – дом, хоть и на год позже, был закончен и получился очень хорош.
Вся эта история – вместе с усами, богемным видом и сорванными сроками – прямиком переехала на страницы “Собственника”. Голсуорси только добавил мелодрамы и сделал своего заказчика, Сомса Форсайта, гораздо злее, чем благодушный Блейки. У лондонских читателей, впрочем, не было никаких шансов проследить, откуда Голсуорси взял свой сюжет. Хотя к 1910-м Макинтош уже много лет успешно занимался архитектурой и дизайном и построил с десяток домов в Глазго, популярен он был только в Шотландии. И еще в Австрии, где регулярно участвовал в художественных выставках, попутно влияя на творчество Йозефа Хоффмана и Коломана Мозера. И примерно в это же время, после окончания Хилл-Хауса, карьера Макинтоша и вовсе пошла на спад – заказчикам в Глазго поднадоели его пьянство и творческая несговорчивость, англичане его не знали и не звали, за границу он сам ехать не хотел – шотландская гордость! Да и куда было ехать в Европе накануне Первой мировой? В конце концов уже во время войны Макинтош таки оказался, как он считал, за границей – в Лондоне. Жил впроголодь и занимался ерундой – текстильным рисунком и книжной графикой (по заказу все того же Уильяма Блейки). Интерьеров – и уж тем более домов – никто ему больше не заказывал.
Ясно, что в этой ситуации встреча с Венманом Бассет-Левке – молодым бизнесменом, занятым производством игрушечных железных дорог и паровозов, – оказалась для Макинтоша даром небес. Бассет-Левке обладал рядом бесценных качеств. Во-первых, у него был дом, который нужно было декорировать. Во-вторых, он любил современный немецкий и австрийский дизайн, на который Макинтош оказал столь сильное влияние. В-третьих, мистер Бассет-Левке уже зарекомендовал себя как человек оригинальных и смелых вкусов: он много путешествовал, был вегетарианцем и дружил с Бернардом Шоу.
История не сохранила информации о том, как Бассет-Левке и Макинтош познакомились, – скорее всего, бизнесмену рекомендовал Макинтоша кто-то из старых друзей. Так или иначе, но в 1916 году встреча произошла. И архитектор, и заказчик были счастливы. Макинтош – тому, что появилась наконец работа. Бассет-Левке – тому, что серьезного, хоть и не первой свежести, мастера ему удалось нанять по весьма сходной цене.
Конечно, дом у Бассет-Левке был не особенно шикарный – скромный, без воды и электричества домишко в георгианском стиле, № 78 по улице Дернгейт, на окраине городка Нортхемптон, во все времена имевшего репутацию редкостной дыры, где даже и магазинов нормальных нет. Однако дареному коню в зубы не смотрят, а дом этот Венману как раз подарили – на свадьбу с юной Флоренс Джонс, дочерью фабриканта-обувщика. Конечно, в идеале ему хотелось бы построить новый дом. Но пришлось довольствоваться перестройкой. Макинтош и Бассет-Левке подошли к работе серьезно: они снесли и перенесли несколько стен, развернули лестницу на девяносто градусов, вынесли на фасад эркер, а к заднему фасаду сделали современного вида пристройку. В ней разместились оборудованная по последнему слову тогдашней техники кухня и небольшая столовая. А наверху пристройки соорудили балкон – выходить на него можно было из хозяйской спальни.
Невероятно, но факт: сам Макинтош ни разу не приехал из Лондона в Нортхемптон, чтобы взглянуть на работы, – все общение между ним и Бассет-Левке происходило по почте. Макинтош всегда имел слабость к спроектированной “по месту” мебели и необычным материалам. Бассет-Левке дал шотландцу возможность развернуться. Мебель в дом делалась на заказ – естественно, по эскизам Макинтоша. Что же касается материалов, то кое-где в отделке была использована одна из первых пластмасс – эриноид, а стены в ванной были оклеены моющимися обоями.
Но это все – техника, а что же эстетика? Она, надо признать, получилась несколько эклектичная. Оформляя некоторые комнаты, дизайнер явно пошел на компромисс. Например, оклеил стены гостиной обоями с растительным орнаментом, чтобы комната выглядела более жилой. Но два помещения в доме – безупречно макинтошевские. Первое – гостевая спальня на втором этаже: две строгие, почти армейского вида геометричные кровати, покрытые полосатой сине-белой тканью, – при этом стена за ними и потолок над ними выкрашены в такие же полоски. Именно в этой спальне ночевал, приезжая к Бассет-Левке, Шоу. В первый раз отведя знаменитого гостя в предназначенную для него комнату, Флоренс Бассет-Левке робко высказала надежду, что смелый декор не помешает ему спать. В ответ Шоу выдал одну из своих знаменитых острот. “Конечно, нет, – сказал он. – Я всегда сплю с закрытыми глазами!”
Вторая истинно макинтошевская комната дома – “черный холл”, украшенный орнаментом из золотых треугольников. Флоренс Бассет-Левке была холлом недовольна. “Очевидно, что мистер Макинтош ни разу в жизни не вытирал пыль, – он не понимает, что на черном фоне видно каждое пятнышко”, – жаловалась она. В конце концов Макинтош переоформил комнату – в 1922 году ее стены вместо черных стали серыми. Но Бассет-Левке недолго радовались новому дизайну. Их финансовое положение неуклонно улучшалось, и в 1925 году они осуществили давнюю мечту – построили себе новый дом. Архитектором его был, увы, не Макинтош, а молодой немец Питер Беренс. Чарльз Ренни к этому моменту переехал на юг Франции и занимался там исключительно живописью. В 1927 году он вернулся в Лондон, где через год и умер. Дом № 78 по Дернгейт-стрит оказался последним интерьером, который он сделал в жизни.
Трудно сказать, все ли было гладко между Бассет-Левке и Макинтошем. Вроде бы сроков архитектор на этот раз не нарушал – работы были завершены за год – и смету не превысил. На честь миссис Бассет-Левке он, в отличие от Босини, уж точно не покушался. Но что-то, видимо, было не так. Иначе почему в 1920 году, показывая дом журналу Ideal Home, Венман Бассет-Левке и словом не обмолвился о Макинтоше и не назвал его в качестве автора интерьера? Факт остается фактом: Бассет-Левке признали, что дизайном их дома занимался Макинтош, только в середине 1930-х, когда в мире пробудился интерес к творчеству шотландца.
Что же касается дома № 78 по Дернгейт-стрит, то судьба его сложилась вполне благополучно. Бассет-Левке продали его, и, пробыв некоторое время в частных руках, он оказался в собственности Нортхемптонской женской школы. Школьное начальство, к счастью, ничего рушить не стало – только стены перекрасило. Постепенно усилиями озабоченной общественности стали собираться деньги на восстановление интерьера (конечно, в первоначальном виде, с черно-золотой прихожей).
В 1999 году здание наконец отреставрировали: в доме № 78 теперь музей. А еще к нему присоединили соседний дом № 80 – там организовали выставочную галерею. Реставрационные работы продолжались полтора года и стоили полтора миллиона фунтов. Что, по иронии судьбы, гораздо больше суммы, которой изначально располагал Макинтош. Хотя кто знает, в какие еще трудности он сумел бы угодить, доведись ему работать сейчас? Гений, как известно, никогда не останавливается, ибо никогда не считает работу законченной. И потому может сорвать любые сроки и превысить любую смету.
Текст: Иан Филлипс
Литературный перевод: Евгения Микулина
Фото: РИЧАРД БРАЙАНТ; COURTESY OF JANET BASSETT-LOWKE COLLECTION; RICHARD BRYANT/ARCAID.CO.UK; AKG-IMAGES/EAST NEWS