Я родилась 10 мая 1935 года, через пять дней после того, как отца наградили первым орденом Ленина. В честь такого события меня и назвали Валерией – ведь, как говорила мама, это был первый “выстраданный” орден. В то время отец еще не был известен всей стране. О нем знали в основном в летной среде – как о летчике-новаторе, мастере высшего пилотажа. Но новаторство и армейский устав – вещи очень трудно совместимые.
Чкалова несколько раз увольняли из армии, неоднократно сажали “на губу”. Уже в Борисоглебской школе – одной из четырех высших авиационных школ, которые окончил отец – инструктор отмечал, что Чкалов летает не как все. У отца был принцип – досконально изучить машину, взять от нее все и только тогда обсуждать, на что она способна. А все его легендарные “хулиганства” – полет под Троицким мостом в Петербурге, опаснейшие бреющие полеты или, например, 250 “мертвых петель” в течение одного вылета – все это на самом деле спасло жизнь сотням советских летчиков в первые годы Великой Отечественной войны, когда приходилось брать противника не количеством и качеством самолетов, а мастерством пилота. Считается, что Чкалов изобрел и практически обосновал пятнадцать фигур высшего пилотажа, в том числе “восходящий штопор”, “замедленную бочку”, полет вверх колесами. Он разработал боевую силу бреющих полетов и тактику истребительной авиации, создал школу испытания новых самолетов...
Квартира, в которой я сейчас живу, – не первый московский адрес Чкалова. В Москве он жил с 1931 года – сначала по знакомым, потом, когда в Москву переехала мама, в гостинице “Националь”. А еще через некоторое время они получили комнату в коммунальной квартире у метро “Аэропорт” – ее окна выходили прямо на аэродром, и отец мог наблюдать за полетами своих друзей.
В 1936 году наша семья – отец с мамой, мой брат Игорь (он родился в 1928 году) и я – переехала в дом №14/16 на Садово-Земляном Валу. 1936–1937 годы – время чкаловской славы. После беспосадочного перелета на остров Удд Москва встречала экипаж самолета “АНТ-25” – Чкалова, Белякова и Байдукова – как героев, это было общенародное торжество. Улицы были украшены красными флагами, гирляндами зелени, плакатами. Уже за несколько часов до прилета самолета было продано две тысячи живых цветов, десять тысяч цветов в горшках было раскуплено за несколько часов. В то время это были впечатляющие цифры!
Дом на Садово-Земляном Валу знаменит. Здесь поселились все члены чкаловского экипажа: на нашей лестничной клетке была квартира Георгия Байдукова, а в соседнем подъезде – Александра Белякова. Здесь жили летчики Юмашев, Громов, Данилин, а еще Генрих Нейгауз, Самуил Маршак, Давид Ойстрах, Борис Ливанов, Сергей Прокофьев и многие другие. Сначала мы жили в секции, окна которой выходили на Садовое кольцо, потом, в самом начале 1938-го, перебрались в другую, только что достроенную часть здания. Семья была большая, поэтому из двух квартир, двухкомнатной и трехкомнатной, специально для отца сделали пятикомнатную.
Готовясь к переезду, отец сказал маме, что человек не должен быть рабом вещей, – он хотел, чтобы в квартире было уютно, тепло и скромно. В кабинете, обстановку которого после гибели отца мама сохранила, до сих пор стоит мебель, принадлежавшая Чкалову: письменный стол, кожаные кресла и диван, книжный шкаф – вещи добротные, но простые. Кстати, такие же диваны и кресла стояли и в квартирах Белякова и Байдукова – видимо, их делали по одному заказу. После перелета через Северный полюс в июне 1937 года вся чкаловская тройка привезла из Америки по “паккарду”, а также по радиоле – для нас это тогда было чудо техники. Вдобавок отец купил в Штатах и пластинки: “Шахерезаду” Римского-Корсакова, Чайковского, Бетховена, Моцарта, арии из опер в исполнении Шаляпина. Именно с пластинки, привезенной отцом, я впервые услышала вальс Сибелиуса… Вообще отец очень любил классическую музыку и театр, они постоянно бывали с мамой и в Большом театре, и во МХАТе, и на симфонических концертах. Появился рояль и у нас в доме: мама хорошо пела и немножко аккомпанировала себе, предполагалось, что и мы тоже будем заниматься музыкой. Правда, после покупки рояля выяснилось, что у него треснутая дека, но отец отказался возвращать его в магазин – не хотел, чтобы инструмент с дефектом достался кому-то другому. Он вообще был чрезвычайно щепетилен.
Когда Чкалов, Беляков и Байдуков прилетели в США, они были одеты в тяжелые, рассчитанные на полярные условия унты и куртки. Местные фирмы стали наперебой предлагать им на выбор любую одежду, целый магазин вещей. Чкалов, конечно, тогда не разбирался в тонкостях рыночной экономики. Фирмы предлагали свою продукцию с удовольствием – взамен они попросили лишь выставить в своих витринах на несколько дней летные костюмы. Отец же никак не мог решиться одеться в новое и все спрашивал нашего полпреда А. Трояновского, заплачено ли за одежду...
А вообще Америка встретила экипаж с восторгом. Реакция отца на американцев тоже была очень хорошей. Трояновский писал в воспоминаниях, что с Чкаловым у него в Америке проблем не было. Отец отлично знал, что и где надо сказать. В зависимости от того, с кем он общался, у него менялся даже тембр голоса! Кстати, американцам очень понравился голос отца – они почему-то считали, что это типично русский голос. Мама рассказывала, что отец пел приятным баритоном...
Чкаловский экипаж пользовался фантастической популярностью, их не оставляли в покое ни в Америке, ни на обратном пути. На лайнере “Нормандия” Чкалов плыл вместе с Марлен Дитрих. На этом корабле была традиция – избирать “первого пассажира”. Выбрали отца, которому предстояло теперь избрать “первую даму”. Отец выбрал Дитрих. Ехали летчики вместе с Дитрих и в поезде, уже в Европе. На одной из остановок актриса увидела огромную толпу людей с цветами и решила, что встречают ее – а встречали русских летчиков! Чкалов тогда подарил ей свой букет.
Дверь у нас в квартире всегда была открытой, и отец редко приходил с работы один. Если мы были на даче, которую снимали в Серебряном Бору, отец приглашал своих сослуживцев купаться. А потом в жару мог сказать маме: давай сделаем пельмени! В Москве к нам приходили его друзья – прежде всего, конечно, летчики: Байдуков, Беляков, Лебедевский, Водопьянов. А еще у нас часто бывали люди искусства. Писатель Федор Панферов, поэт Василий Каменский, который посвятил отцу свой роман в стихах “Могущество”, артисты МХАТа Борис Ливанов, Иван Москвин, Михаил Климов, певец Иван Козловский. У нас до сих пор хранится венок из колосьев пшеницы, который Козловский привез со своей родины, из деревни под Киевом, и повесил на портрет отца. Большим другом отца был скульптор Исаак Менделевич – он лепил его с натуры (бюст стоит сейчас в кабинете) и сделал памятники Чкалову в Нижнем Новгороде и в Оренбурге.
Между прочим, оренбургский памятник предназначался для Москвы. Но он был “на голову” выше Курского вокзала, и главный архитектор Москвы Дмитрий Чечулин не разрешил его ставить на площади Курского вокзала. Дружба Чкалова со всеми этими людьми объясняется не только тем, что отец был человеком на редкость общительным. Поэтов и писателей привлекала необычайная артистичность Чкалова. “Разве забыть, – писал Василий Каменский маме, – как прошлой весной дома у вас (помните, с Ливановым “обедали” с вечера почти до утра) он, Валерий, нежно обняв меня, склонился над радиолой, поставил вальс Штрауса и сказал, что вот точно такой вальс он проделает в воздухе и меня повезет, чтобы я проверил. Ведь только поэт с поэтом может такое выдумать…”
Отец хотел, чтобы у него было не меньше шести детей, но мечта его не сбылась – он погиб, когда ему было всего тридцать четыре года. Нас только трое: я, старший брат Игорь и Оля, которая родилась через несколько месяцев после гибели Чкалова – она вообще его не знала. Именно из этого дома на Садово-Земляном Валу 15 декабря Чкалов ушел испытывать свой последний самолет “И-180”, катастрофа которого, как я установила в архивах, была предрешена. 12 декабря Берия направил письмо Сталину, Молотову и Ворошилову, в котором извещал правительство, что самолет “И-180” к испытаниям не готов – было обнаружено 48 дефектов. Говорят, что Сталин любил Чкалова. Тогда запрети полет! Но никакого ответа ни Сталин, ни Ворошилов, ни Молотов не дали. Попросту говоря – дали молчаливое согласие на гибель отца.
Еще в 1928 году Чкалов писал маме (сидя в брянской тюрьме за аварию самолета): “Я, если не подхожу по своим взглядам, то меня нужно просто убрать и все, а не переделывать того, что уже глубоко вкоренилось в самую кровь”. С тех пор взглядов своих отец так и не изменил. Говорят, в 1938-м Сталин предлагал Чкалову возглавить НКВД, а отец отказался. Никаких официальных документов, подтверждающих это, я не обнаружила, но такие разговоры у нас в семье были. Возможно, это был своеобразный тест. Похожим образом проверяли, например, Косырева. Через несколько месяцев после отказа Косырева убрали...
Когда отец погиб, мне было три с половиной года. У меня о нем очень мало воспоминаний. Помню, например, как мы купаемся на даче и я кричу отцу: “Папуля, смотри как я мыляю!” Я хорошо помню, что он очень любил нас. Мама рассказывала, что когда они ехали со мной из роддома, отец – он вел машину – весь взмок от волнения. Потом он признался, что никогда в жизни, ни за одним штурвалом самолета не волновался так, как в этот раз.
Записал Алексей Архипов