Француза Жан-Луи Денио называют королем декораторов. И, как выяснила Евгения Микулина, ему и правда нравится власть – она позволяет сделать людей счастливее, поселив в хороших интерьерах. Которые он умеет делать лучше всех.
Писать статьи о дизайнерах, с которыми дружишь, нелегко. С одной стороны, нужно все рассказывать по-взрослому: родился, учился, “первый успех пришел”, “международная известность настигла”, “значение в профессии трудно переоценить”. С другой – очень трудно настроиться на необходимый солидный лад, потому что все эти родился-учился-прославился произошли с человеком, которого случалось видеть во множестве комических, расслабленных и непринужденных ситуаций. Писать о Жан-Луи Денио для меня трудно вдвойне.
Достижений, которые следует перечислять в превосходных степенях, у него пруд пруди: успех его был ранним, неоспоримым и стремительным. О таких говорят “взлетел как метеор” – в качестве примера расскажу историю, которая случилась в 2005 году: первый же его интерьер, присланный в редакцию AD, сразу попал на обложку сентябрьского номера. Влияние его на профессиональное сообщество огромно – его узнаваемый, яркий стиль нещадно копируют декораторы по всему миру (безнадежное дело, кстати, – стиль его неуловим, как свойство любой звезды). Будущее его явно будет еще более ярким, чем ранние годы: по его словам, “он в самом начале пути” (многим бы признанным интерьерным мэтрам такое “начало”, скажу я вам). Но сложность не в том, чтобы перечислить достижения и показать их неслучайность и серьезность. Сложность в том, чтобы сосредоточиться как следует и перестать улыбаться, думая о нем. Человек-праздник – это определение придумано как будто специально для него. При всех карьерных успехах и при том, что он в самом деле работает как проклятый, Денио производит впечатление бонвивана, весельчака, расслабленного сибарита, который все дела делает как бы походя, потягивая шампанское и шутя шутки.
Ну так тем интереснее проникнуть в богатый и разнообразный мир этого очаровательного шалопая и показать его восторженным поклонникам, как крутятся колесики в его неимоверно талантливой голове. Кому же еще заниматься таким психоанализом, если не другу?
Со стороны кажется, что назвать приметы стиля Большого Художника довольно просто. Во-первых, конечно же, это серый цвет – Денио знает куда больше пятидесяти его оттенков. В той или иной форме серый появляется в его проектах всегда. Он тонирует серым потолки, полы и стены, красит внешние борта ванн и оконные переплеты, он шьет серые шторы и обивает серыми тканями мебель. В его лихих руках серый кажется универсальной палочкой-выручалочкой, которая поможет облагородить, успокоить и визуально объединить любой интерьер.
– Не знаю, не знаю, – говорит Жан-Луи, сидя в моем кабинете (да, с бокалом шампанского). – Серый цвет может быть очень сложным. В таком свете он нормальный, в другом – ударяется в какой-нибудь фиолетовый. Я видел серые интерьеры, в которых хотелось удавиться на пороге.
Как же он выбирает оттенки?
– Абсолютно спонтанно! Мне столько всего нужно успеть, я не могу позволить себе роскошь колебаться. И потом, если долго думать и вымучивать что-то, можно проект испортить. Внезапность – это свежесть и энергия. Покой и умиротворение – скука смертная.
Не то чтобы я ожидала какого-то иного ответа. Ну ладно, про серый цвет однозначно ничего не скажешь, на то он и серый. Переходим к другому пункту его узнаваемой авторской манеры – миксу из антикварных, винтажных и дизайнерских вещей, без которых у него интерьеров просто не бывает: даже самые классические и торжественные проекты Денио при ближайшем рассмотрении содержат множество современных элементов.
– О, тут все пошло из моего самого первого проекта, который я делал сразу после окончания Эколь де Камондо. Это был мой первый и единственный заказ, полноценный заказ – не просто стены покрасить, этим я и в студенческие годы занимался, а прямо сделать весь интерьер: и ремонт, и обстановку. Редкость, кстати: для молодого декоратора большая удача, если ему диван разрешили купить. Так вот, в Эколь де Камондо меня учили концептуальному дизайну. Который на самом деле никому не нужен. Моему заказчику было восемьдесят пять с гаком, и он хотел интерьер в стиле “восемьдесят пять с гаком”. К счастью, мне всегда нравилось вникать в то, как же выглядит “интерьер в стиле Людовика XVI”. И мне еще невероятно повезло: дама, на которой я был тогда женат, принцесса Диана де Бово-Краон, была-таки самой настоящей принцессой, и благодаря ей я видел “в натуре” подлинные дворцовые и аристократические интерьеры – был в них, что называется, вхож. Не обязательно исторические – например, у Карла Лагерфельда была квартира в Монако, полностью обставленная мебелью Memphis. Просто интерьеры, цельные и сделанные от и до. В общем, мои первые интерьеры были очень классическими, и ко мне быстро прилепилось клеймо классика. Что на самом деле совсем не так. Или не совсем так. Я всегда смешиваю. Но действительно никогда не использую слишком новых вещей: весь “модернизм” в моих проектах – двадцатого века, не позже.
История с женитьбой на принцессе и приработках маляром – лишь часть колоритной картины, которую представляет собой юность нашего гения. Юность эта была не лишена метаний и подросткового бунта. Жан-Луи родился в обеспеченной буржуазной семье, и его отец, автомобильный инженер, и мать, директор по маркетингу в Pernod Ricard, не очень понимали, что у них за мальчик растет: все время рисует и в школе учится плохо. Отец хотел, чтобы Жан-Луи стал летчиком, юристом или хирургом: он резонно отмечал, что большинство художников живет впроголодь, и был уверен, что его сын, лентяй и двоечник, карьеры в художественной сфере не сделает. Но Жан-Луи не представлял себе никакой другой профессии, кроме искусства. Живопись, которой он занимался лет с двух, в десять лет сменилась макетами. “Я делал воображаемые интерьеры – дворцов, квартир, ранчо. Все из головы – первый интерьерный журнал я увидел лет в четырнадцать”, – рассказывает он. Будучи отдан в школу-пансион, он каждую неделю сбегал оттуда (с помощью подделанной записки от родителей) в Париж, где за пятьдесят евро в месяц снимал себе гарсоньерку у пляс де Виктуар (деньги были честно заработаны летом на сборе фруктов). Эта парижская “база” помогала юному Денио дышать воздухом города и “своего времени”, как он выражается: он целыми днями пропадал в библиотеке Центра Помпиду, а ночами... Ну, ночами он проникался собственно парижской жизнью, и в результате этого проникновения в возрасте восемнадцати лет женился на той самой принцессе. “Ей было тогда тридцать шесть, и мы безумно любили друг друга. И до сих пор любим, несмотря на развод. Большая любовь – она никуда не девается”. Выходка с женитьбой окончательно убедила родителей, что на парне можно ставить крест. Но он проявил свою глубоко скрытую организованность и предприимчивость. Добыл квартиру (она полагалась вместе с работой няньки у детей премьер-министра), нашел архитектурную школу, которая взяла его на второй курс без экзаменов. Потрясенные родители смягчились и дали Денио денег на школу его мечты – знаменитую Эколь де Камондо. В которой он, с одной стороны, наслаждался жизнью, с другой – скучал: учебные задания были ему тесноваты. В результате за полгода до диплома дирекция объявила, что ему ни за что не защититься. “Я впал в депрессию. Если я не получу диплом, кто его вообще достоин?! К счастью, мне на помощь пришла сестра Виржини. Она у нас умная и изучала бизнес, на нее как раз родители возлагали большие надежды. Она переехала ко мне, помогла собрать все нужные бумажки и мозги в кучу. В результате я защитился с отличием, и моих родителей пригласили на торжественную церемонию по этому поводу. Они думали, это розыгрыш, и все ждали веселого крика: “Вас снимают скрытой камерой!” С тех пор родители, в общем, поверили в талант сына и даже живут в оформленном им доме. (“Будем продавать – цена будет выше благодаря твоему декору”, – говорят циничные предки.) Да и творческий и бизнес-союз с сестрой оказался идеальным: Виржини до сих пор ведет в компании Денио все дела.
Точных сумм не скажу, но мои проекты выглядят примерно в сто раз дороже, чем стоят. Дело же не в цене, а в том, как декоратор соединяет вещи друг с другом.
Еще одна вещь, которая ассоциируется со “стилем Денио”, – ощущение неимоверной изысканности, томной роскоши всего, что он делает. Я спрашиваю, сколько стоят его услуги.
– Мои услуги очень дешевы, если я очень хочу получить проект, и очень дороги, если совсем не хочу, – смеется он. – Я могу страшно занизить цену, если хочу попасть на новый рынок, например. Но в целом мы рассчитываем цену в процентах от метража. Есть минимум (за косметический ремонт, что бывает редко) и максимум – если строим с нуля. Точных цифр не скажу – я их и не знаю, Виржини этим занимается. Но одно могу сказать: выглядят мои интерьеры примерно в сто раз дороже, чем стоят. Дело же не в цене. Дело в том, как декоратор объединяет вещи друг с другом.
Ага, вот она – возможность узнать, КАК он это делает. Каков его, так сказать, модус операнди?
– Я всегда еду на место – мои интерьеры очень связаны с городом или страной, в которых делаются, и с личностью заказчика. Там я определяюсь с концепцией. В отличие от большинства декораторов я не делаю мудбордов: лишняя визуальная информация может сковать воображение. Или вынудит повториться, использовать формулу, которая уже один раз имела успех. А я не хочу повторяться – никогда! Я составляю списки. Материалов, ассоциаций, предметов мебели, которые я где-то видел, запомнил, и вот тут они мне кажутся подходящими. Для каждого проекта пишется нечто вроде сценария; чем успешнее моя работа, тем ближе к сценарию получается готовый проект. Но все равно разница между тем, что хочешь сделать, и тем, на что идет клиент, велика.
Ну ничего себе, думаю я, и его тоже проблема капризного клиента не обходит стороной? Как же он ее решает?
– О, очень просто. Я предлагаю клиенту на выбор десять стульев, которые все более или менее подходят к моей концепции. Даже если он выберет “неправильный стул”, это все равно будет вполне подходящий стул. Надо уважать людей. Бессмысленно делать интерьер, который нравится только тебе. Все мои проекты очень... человечные. Я думаю о том, где и как люди будут сидеть, лежать, болтать, выпивать, где прятаться и где блистать. Я сужу по себе: я хочу, чтобы моя жизнь была удобной, комфортной, яркой и полной впечатлений. Я стремлюсь к успеху, и очень сильно, но я не хочу умереть от переутомления, нахватав сто проектов по всему миру и взяв тысячу сотрудников. Я работаю, чтобы жить, а не наоборот.
Денио не считает свою карьеру стремительной: его творческий путь состоит не из успехов, а из ряда поступательных движений. После окончания Камондо он стал работать... на торговцев недвижимостью: именно от них поступали первые заказы. Пытался сделать карьеру в Нью-Йорке, но не получилось (пентхаус, который мы опубликовали недавно, стал его первой серьезной работой в Большом Яблоке). Даже Франция сдалась не сразу: любовь прессы не слишком помогала. “Молодые декораторы думают, что после первой же публикации у них телефон начнет разрываться от заказов. Ничего подобного. Это как с промыванием мозгов – нужно двадцать раз повторить что-то, чтобы у людей твое имя стало ассоциироваться с тем, что они хотят от проекта”.
При том, что Денио отрицает свой успех (“Я еще только начинаю”, “Вот когда я добьюсь возможности делать то, что хочу, тогда...”), его как‑то неловко спрашивать о слагаемых этого успеха. Поэтому я задаю вопрос в духе “опросника Пруста” – прошу его описать самого себя и свой стиль в нескольких словах. Я ожидаю услышать набор визуальных определений вроде того же серого цвета. Но неожиданно Жан-Луи задумывается.
– Я не испытываю коммерческого давления, как успешные декораторы, которым приходится все время воспроизводить свои старые приемы, – говорит он наконец. – Поэтому прежде всего я свободен. Я достаточно уверен в себе, но не ослеплен: чем дольше работаешь, тем труднее угодить самому себе. Мне нравится ощущать, что жизнь бросает мне вызов. Так что слова, которые описывают меня, это стресс, сомнения, тяжелый труд, свобода – это ОЧЕНЬ важно! Любовь – к жизни, к людям, к красоте во всех ее проявлениях. Есть еще всякие вещи – вычурность, театральность, умение играть с дешевым и роскошным. Но это уже второстепенно. Прежде всего – я очень строг к себе. Как я уже говорил, мне некогда миндальничать с самим собой, у меня нет лишнего времени – мне нужно добиваться цели. И никогда нельзя успокаиваться, думать: “Я всегда прав, я не могу ошибиться”. Потому что вот в этот момент ты и совершаешь ошибку.
Я смотрю на него, на этого мягчайшего, милейшего из людей, невероятно красивого, невероятно застенчивого, несмотря на все его экстравагантные поступки и театральность поведения. На этого чуткого друга, на это трепетное и яркое, как бабочка, существо; смотрю и понимаю, как мало знала человека, с которым дружу много лет. Я никогда бы не подумала, что самыми главными своими качествами он назовет не чувство юмора и легкий нрав, к примеру, а способность сомневаться в себе и казнить себя – ради достижения цели.
Какая же это цель, спрашиваю я.
Шампанское на нашем столе почти кончилось – пора заканчивать и “официальное интервью”.
Жан-Луи молчит, потом пожимает плечами:
– Я хочу показать всем, кто в декораторском мире главный. Вот и все. Все очень просто. Я хочу показать, кто всех контролирует, кто на всех влияет. Дело не во власти – я очень мягкий человек, совсем не агрессивный. Просто не надо меня недооценивать, навешивать на меня ярлыки... Я веду себя сравнительно тихо. Но шаг за шагом, сантиметр за сантиметром я завоюю весь мир. Думаешь, это плохо? У меня диктаторские замашки?
Нет, Жан-Луи, это не плохо, говорю ему я. У тебя есть, безусловно, стремление к диктатуре, но это какая-то очень нежная и приятная диктатура, цель которой – сделать так, чтобы все люди жили очень счастливо в очень красивых домах. Мои слова, похоже, его радуют. Приятно порадовать друга. Особенно правдой.
Текст: Евгения Микулина
Фото: Кен Хейден