Мне еще не приходилось писать некрологов о людях, которых я знала, а писать о Дэвиде кажется особенно диким. О неожиданных смертях мы всегда говорим расхожие фразы вроде “не могу поверить, что его больше нет”.
Боюсь, что я не оригинальна. Последний раз я видела его в апреле в Милане: он приехал представить публике коллекцию, которую сделал для Promemoria – “именной” марки дизайнера Ромео Соцци.
Коллекция Коллинза стала первой, заказанной “на стороне”. Все говорили о том, что, похоже, старик-хозяин решил уйти на пенсию. Странно сознавать, что спустя три месяца Соцци, дай бог ему здоровья, прекрасно себя чувствует. А Дэвида больше нет.
Мы встретились на квартире Соцци – он традиционно приглашает ужинать ближний круг партнеров и важной прессы. Дэвид приехал позже меня, и я, стоя на балконе с сигаретой, услышала из прихожей его взволнованный голос: “Женя из AD здесь? Слава богу!”
Дело не в том, что я очень уж важный для Коллинза человек, хотя мы дружили и провели вместе много веселых часов, обсуждая всякую ерунду, от мюзиклов (он любил Эндрю Ллойда Уэббера) до странных заказчиков (Дэвид был ужасное трепло и часто выбалтывал секреты клиентов). Просто он был мучительно застенчив, ему предстоял вечер среди малознакомых людей, и он радовался дружескому лицу.
Эта застенчивость казалась неожиданной в дизайнере настолько знаменитом. (А он был знаменит – я как-то пришла на встречу и сказала метрдотелю в ресторане, что столик заказан на имя Дэвида Коллинза. “Тот самый Дэвид Коллинз?!” – переспросил он потрясенно.) Но декораторы бывают двух типов.
Есть люди-витрины, они “делают” себя так же тщательно, как проекты. А есть скромники. Они не самовыражаются за счет заказчиков, их индивидуальность проявляется словно бы исподволь: определенный колорит, характерные, хоть и неброские детали – и профессиональному взгляду критика авторство интерьера сразу ясно.
А обычному “пользователю” там просто хорошо: всё выстроено тонко и точно, но ненавязчиво и потому универсально. Интерьеры Коллинза именно таковы.
Он родился в 1955 году в Дублине – младший сын местного архитектора. Подумывал стать юристом, но не смог освоить латынь и пошел по стопам отца. Окончил Дублинскую школу архитектуры и интерьерами занялся случайно – знакомым помог: “Я ничего не смыслил в этом. Но заказчик знал, чего хочет, и у меня всё получилось”.
То, что у Дэвида получилось, увидел шеф-повар Пьер Коффман и заказал Коллинзу дизайн ресторана La Tante Claire. И понеслось: в 1985 году Дэвид открыл свое бюро. По словам одного остроумца, он проделал с ресторанным Лондоном то же, что Тарантино с Джоном Траволтой. Созданные им бары и отели легендарны. Бар в отеле Claridge’s называли самым сексуальным в мире, про “Голубой бар” в The Berkeley Джон Гальяно заявил: “Я хочу здесь жить!”
В чайной The Wolseley рядом с лондонским “Ритцем” не отказалась бы жить я. К его услугам прибегали Марко Пьер Уайт и Гордон Рамзи. Наш Новиков тоже приценивался. Частных клиентов было много – самая знаменитая, конечно, Мадонна.
Что хотели получить – и получали – люди, обратившиеся к Коллинзу за дизайном? Гармонию, которой он добивался исключительным колористическим чутьем и виртуозным умением сочетать фактуры – всегда роскошные (он ценил качество).
“Ориентальное”, “английское” или “голливудское” в его проектах было не прямой цитатой, но элегантным намеком: понимая его, посетитель чувствовал себя умным и тонким. Дэвид увлекался модой (наша дружба началась с того, что он влюбился в мои босоножки Manolo Blahnik с ярко-желтым каблуком), но всегда покупал себе только темно-синие костюмы.
Он любил синий и всё гадал, было ли это из-за того, что он провел детство у моря, или потому, что у него была синяя спальня. Он вводил синий во все проекты, хотя и не навязывал его заказчикам (он им вообще ничего не навязывал). Я не очень верю в загробную жизнь. Но в случае с Дэвидом я рада, что небо – синее.
Текст: Евгения Микулина
Фото: RICHARD POWERS; THOMAS SHELBY; FRITZ VON DER SCHULENBURG; RICARDO LABOUGLE; АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ; АРХИВ AD