Александра Черткова, Анастасия Рычкова, Белла Филатова и Анна Родионова раньше работали в больших архитектурных бюро — Wowhaus и мастерской Тотана Кузембаева, а несколько лет назад открыли свою студию и назвали ее “Дружба”. Живой классик современной урбанистики Ян Гейл считает, что “главное не здания, а то, что между ними”. Наши героини как раз и работают с этим пространством: проектируют не только здания, но и скверы, парки и дворы и даже пытаются участвовать в районном благоустройстве.
Москва — счастливый город, здесь много дворов, но их потенциал не раскрыт: в лучшем случае во дворе гуляют мамы с малышами, в худшем он превращен в стоянку машин. Идея превратить дворы в полноценные общественные пространства, где интересно будет всем, выглядит довольно утопично. Но в “Дружбе” не только верят в возможность компромисса, но и вовсю его куют. Мы встречаемся с “Дружбой” у них в студии в конструктивистском доме недалеко от “Винзавода”. Вся команда, за исключением Беллы (она в отпуске), в сборе, и основательницы бюро наперебой рассказывают о своих принципах и проектах.
Чтобы узнать, что хотят видеть у себя во дворе жители окрестных домов, можно организовать соседский чат, забросить туда фотографии МАФов (малые архитектурные формы — так официально называют скамейки, детские горки, вазоны и т. п.) и устроить голосование — кому что нравится. Именно так сейчас происходит во многих московских районах. Деньги выделяют управы, а руководят всем управляющие компании — “Жилищники”. В “Дружбе” такой подход считают не самым удачным. “При голосовании невозможно соблюсти все интересы. Ты проголосовал за свой вариант, а другого человека не услышал”, — сетуют архитекторы.
Иногда жители московских домов словно живут в параллельных вселенных и категорически не сходятся в оценке того, что происходит прямо у них под носом. Вот, например, какая удивительная история приключилась у “Дружбы” в одном из дворов Академического района: “Там есть старый теннисный корт. Часть жителей считала, что он не нужен, никто им не пользуется. А потом пришла бабушка — оказалось, что ее семья участвовала в строительстве этого корта, сама она тренер по теннису и к ней до сих пор приезжают на тренировки дети со всей Москвы”.
При стандартном проектировании, даже если жителям чудом удалось не разругаться в пух и прах, во дворе появляется новая детская площадка, а вокруг нее — новый асфальт, но для большинства это пространство останется неинтересным. Тем более что и запроса такого вроде как нет. “Когда мы спрашиваем людей, зачем им нужен двор, многие отвечают, что им незачем там быть. Люди настолько отвыкли что-то делать во дворе, что даже представить себе это не могут”, — делятся опытом архитекторы из “Дружбы”. Поэтому их задача — выявить “родовые признаки” места и на их основе придумать проект, который увлечет и устроит всех.
“Дружба” работает по методике соучастного проектирования. Подход, который придумал американский архитектор Генри Санофф, — это разумный компромисс между народным творчеством (как в случае с дворовыми чатами) и тотальным диктатом проектировщика (так бывает, когда людей вообще ни о чем не спрашивают). Жители не подменяют дизайнеров и не занимаются проектированием территории, но при этом обязательно участвуют в обсуждении будущего благоустройства в роли коллективного заказчика.
“Мы не спрашиваем, какую горку поставить во дворе. Мы работаем с психологией: что есть во дворе ценного, какие минусы, что надо сохранить, а что вызывает у людей боль, — рассказывают архитекторы. — Когда люди говорят про ценности двора, выясняются очень интересные вещи. Например, для кого-то главное — это старая яблоня. Такие вещи могут знать только местные жители. Кто-то говорит, что ценит тишину, запах цветения весной и боится, что все закатают в резину. Это не имеет прямого отношения к архитектуре, но сильно влияет на нашу задачу. Соучастное проектирование помогает найти решение, когда один хочет асфальт для парковки, а другой — клумбы с цветами”.
При этом на жителей не перекладывают работу, которая требует специальных навыков. “В одном дворе люди просили нас сделать вокруг детской площадки забор повыше, чтобы дети не выбегали под машины. Но проблема была не в высоте ограды — выходы с площадки располагались в тех местах, где машины набирают скорость. Так что достаточно было просто поменять расположение выходов”, — рассказывают сотрудницы “Дружбы”.
Каждый двор, как утверждают архитекторы, особенный, поэтому типовые решения для них не подходят. Но есть общая черта: когда людей зовут поговорить о благоустройстве, они реагируют очень живо — кто-то с надеждой, а кто-то и с недоверием. Соучастие в проектировании дает им чувство контроля за ситуацией. Диалог “Дружбы” с местными жителями идет в три этапа. На первом люди рассказывают, как обстоят дела во дворе сейчас, и делятся ожиданиями, а архитекторы пытаются понять идентичность места и запросы жителей.
На второй встрече обсуждается эскиз двора. Архитекторы рисуют его нарочито схематично: “Когда ты приносишь людям что-то конкретное, отрисованное в 3D, они думают, что за них уже все решили”. А на самом деле до решения еще далеко: после презентации люди разбиваются на группы, вооружаются фломастерами и начинают вносить свои правки. “Они, например, говорят: классно, но очень много всего, будет шумно, — рассказывают архитекторы. — Например, у них во дворе всего четыре бабушки, поэтому три лавки им не надо — хватит и одной”. В одном дворе хотят видеть на детской площадке резиновое покрытие, а в другом — только гальку. “Когда люди в живом обсуждении предлагают свои решения, рисуют на планах, они начинают слышать других”.
Собрав замечания, архитекторы готовят проект и доводят его до ума к третьей встрече, на которую приглашают уже не весь двор, а самых активных жителей-переговорщиков. Бывает и так, что трех сеансов не хватает и обсуждение идет до победного конца. Идеальный результат такого проектирования — не только благоустроенная территория, но и новые соседские связи. “Люди начинают слушать друг друга, общаться, что-то обсуждать — формируется сообщество”, — говорят архитекторы.
Стоит поставить во дворе лавочки или, хуже того, беседку, как туда тут же стекутся пьяницы, бездомные и трудные подростки со всего района. Примерно так рассуждает добрая половина москвичей, и это может поставить крест на любом благоустройстве. Опасения не совсем беспочвенные, но если двор стал местом притяжения “темных личностей”, значит, с ним что-то не так. “У нас был случай: в одном дворе бабушки ругались на пьяниц, а потом подружились с ними и стали вместе пить, — смеются архитекторы. — Но это, конечно, плохой пример. Люди пьют там, где темно, где никого нет, где есть укромный уголок”.
Благоустройство, которое отвечает чаяниями людей с разными интересами, а не отдельных групп, как раз и служит защитой от превращения двора в маленькое гетто. “Есть такое понятие — “смешанное использование”. Территория начинает жить здоровой жизнью, когда там в течение для собираются разные группы населения. Дети, родители, бабушки, собачники — это глаза улицы, — говорят архитекторы. — Если люди знакомы между собой, здороваются, присматривают за своими детьми и знают своих подростков, туда вряд ли кто-то придет бухать”.
Понятно, что обсуждение проекта с местными жителями — это лишь одна из задач, которую приходится решать архитекторам. Вот еще несколько принципов, которые “Дружба” применяет в своей работе.
1. В одном районе не должно быть одинаковых площадок, ведь люди ходят гулять с детьми не только к себе во двор, но и в соседние. Архитекторы из “Дружбы” нередко делают для своих проектов оборудование на заказ, но могут собрать необычную площадку из готовых элементов разных производителей. Как, например, в парке “Красногвардейские пруды” (участницы бюро работали над этим проектом в составе Wowhaus).
2. Детская площадка в Выксе, которую “Дружба” спроектировала в рамках фестиваля “Арт-Овраг” в прошлом году, получилась очень яркой. Но при этом архитекторы считают, что цвет не панацея. Да, есть мнение, что детям нравится все яркое, но никакой научной базы под этим утверждением нет. “Выбор цвета не может быть случайным, — считают они. — Здесь использование ярких красок оправдано тем, что это общественный сквер, который должен стать центром детского притяжения”.
3. В “Дружбе” не очень любят оборудование, которое задает детям единственный сценарий игры. Например, площадки в виде корабля — они уместны где-нибудь в городском парке, куда ребенок приезжает раз в году, но не во дворе. “Если объект имеет непонятную функцию, ребенок сам придумает, как с ним взаимодействовать”, — считают они. И приводят в пример спроектированную ими площадку в одном из московских ЖК — бетонные “холмы” с большими круглыми отверстиями. “Во время теста дети за два часа проиграли там шесть сценариев. Это были подводная лодка, танк, дюны, горы, кролики в норах…”
4. Детям нужен умеренный риск. Если возможность испытать себя и мир вокруг не предусмотрена на площадке, тяга к естествоиспытаниям может вылиться в действительно опасные затеи. Главное, чтобы проектировщик заложил в дизайн возрастные ограничения. “Ребенок не должен залезть туда, где ему не полагается быть по возрасту, — говорят архитекторы. — Это несложно: делаешь ступень повыше, на которую любой пятилетка взлетит, а маленький влезть на сможет, и все”. Еще один важный момент: правильная установка игрового оборудования. Например, спуск с горки не должен идти вровень с землей — внизу надо сделать углубление, чтобы скатившийся ребенок легко встал на ноги.
5. В идеале на площадке должны быть элементы, которые не прикручены к земле намертво, чтобы дети могли сами менять обстановку. Но тут есть проблемы: “Все боятся, что что-нибудь украдут, сломают, отвинтят”, — сетуют архитекторы. И предлагают в качестве компромисса грифельные поверхности или стены для граффити. Кстати, на “Красногвардейских прудах” на детской площадке есть мобильные кубы — им уже два года, и за это время ничего с ними не случилось.
6. “Мы стараемся использовать натуральные материалы, которые проверены на практике, — говорят в “Дружбе”. — Ребенок будет играть где угодно. Нет площадки — будет играть с палкой. Вопрос — что мы хотим воспитать, какие тактильные ощущения дать: от дерева или от пластика?”