Ренцо Пьяно беседует с Алексеем Тархановым перед открытием ГЭС-2

Когда мы встречались девятнадцать лет назад, тоже по просьбе русского AD, вы готовили проект для московского Сити. Тогда что-то пошло не так. И вот теперь вы вернулись в Москву — и с каким успехом.

Уже и не вспомню, что там случилось, с тем давним проектом. У нас, архитекторов, так бывает. Малая часть того, что мы придумываем, доходит до дела. Но я очень счастлив нынешнему проекту. Это было предложение, от которого не откажешься. Очень благодарен тем храбрым людям, которые его задумали и мне доверили. Невероятная возможность — обнаружить в самом центре Москвы затерянный мир и его преобразить. Настоящий подарок.

Ваш Центр Помпиду сравнивали с Кинг-Конгом, ворвавшимся в старый Париж, а здесь у вас в центре Москвы скромная, нежная Белоснежка. Вы стали осторожнее с годами?

Разумеется, между Центром Помпиду и “ГЭС-2” есть огромная разница. Помпиду мы задумывали паро­дией на завод, а ГЭС-2 в Москве и была настоящим заводом, производившим электрическую энергию, точно так же, как Помпиду был создан производителем энергии культурной. Но есть и очень много общего. В обоих случаях речь идет об особенном, уникальном месте в городе — это раз, и о здании, которое надо было сделать публичным, открытым, доступным всем, — это два.

Но при этом они совсем не похожи.

Вы знаете, я построил уже более тридцати музеев, но среди них нет ни одного, который был бы точно таким, как другой. И это не потому, что я всегда следил за тем, чтобы, упаси бог, не повториться. Каждый раз место, ситуация, заказчики были разными. Разным было время, которое тоже влияет на архитектора. Город, люди, предназначение музея, коллекции. Нет, я бы на вашем месте удивился, если бы два здания были похожи!

Что же тогда особенного в новом проекте — что в нем самое главное?

Самый важный в Москве элемент — свет. Это храм света, дворец света. Когда люди будут в него заходить, я уверен, они будут смотреть, разинув рот и задрав голову. Они будут купаться в этом свете. Для меня самого это было открытием, от Москвы не ждешь такого интенсивного света. У вас он чаще рассеянный, более холодный, более облачный, без резких теней и контрастов. Это, конечно, северный свет, хотя Москва знает теперь и денечки и ночки, как на побережье Италии.

Вы добавили к зданию и зал под открытым небом — наподобие сада скульптур — и засадили его березами. Вполне по-русски, но почему тогда не яблони, как когда-то вокруг МГУ, или не чеховский вишневый сад?

Я об этом думал, но я нахожу, что березы здесь все-таки правильнее. Если мы рассматриваем их как продолжение архитектуры, они дают лучшее ощущение стен и кровли. Березы летом укроют от солнца и даже легкого дождика. К тому же мы посадили уже взрослые деревья, нам не придется ждать, пока они вырастут и очертят придуманное нами дополнительное пространство.

А что будет с этим открытым залом зимой, под снегом? В Москве невозможны сады Боболи.

Снег — чудо, как мало вы его цените. Я был однажды в Москве в пе­риод снегопада, и когда снег лег на ветви берез, получилась великолепная арабеска, удивительное кружево. У меня просто захватило дыхание. Снег добавляет свет, потому что он его отражает. Я всегда обожал березы, а теперь еще обожаю березы под снегом. А как они хороши в мае, когда появляются первые листики, и еще раньше, когда только зарождаются почки. Это обещание весны, обещание встречи. Маленький лес берез — метафора времени, которое идет по кругу, это рандеву с зимою, рандеву с летом.

Музейный лесок — это все-таки что-то новое, особенно для Москвы, хотя не думаю, что сюда будут ходить за грибами.

“ГЭС-2” не только музей, хотя, конечно, и музей. Но я всегда боюсь самого слова “музей”. Он пахнет скукой, он припорошен пылью, это что-то для специалистов, для “хранителей”, которые все это “хранят”, а от кого — да от нас с вами, наверно. Возможно, именно поэтому, когда я был таким же невоспитанным мальчишкой, как и мой приятель Ричард Роджерс, мы построили Центр Помпиду, музей, который отказался быть крепостью науки. Я нахожу, что, с одной стороны, новому дому культуры надо дать музейное оборудование. Музеи все-таки нечто благородное. Но надо, чтобы “ГЭС-2” в Москве был не только музеем, но и местом, где хорошо себя чувствуешь, местом встреч, развлечений, флирта, радости, которое москвичи будут любить, которое будет отвечать их желаниям.

Сейчас Центр Помпиду ставится на реконструкцию. Вы участвуете в этом проекте? Согласны ли вы с тем, что ваше здание действительно устарело?

Реконструкция необходима, потому что, конечно, времена настали другие. Нужна новая техника, нужно, чтобы здание потребляло меньше энергии, то есть нужно перебрать заново мотор этой машины, которым ­является Центр Помпиду. И поскольку здание было задумано изменяемым, модифицируемым, гибким, адаптируемым, это совершенно нормально. Оно должно идти в ногу со временем. Конечно, моя мастерская участвует в этом проекте по просьбе Министерства культуры.

А как изменится со временем “ГЭС-2”? Прекрасный проект, он напоминает мне легкий клипер со светлыми парусами, которым любуются моряки, но потом вдруг оказывается, что на верфях уже строятся железные дред­ноуты, которые и будут владеть морями. Вдруг новый дом устареет, едва открывшись?

Я люблю яхты, мне мило ваше сравнение. Но я всерьез думаю, что культуре нужны пространства, которые смогут меняться в такт тому, как меняется сама культура. И в случае Москвы доказательства гибкости здания налицо. Это был завод, а промышленные здания XIX–XX веков, дворцы для машин, — здания весьма гибкие. Исчезли электрические генераторы, появились генераторы современного искусства. В этом здании можно сделать многое, можно разделить его на отсеки, можно добавить части, как мы добавили “Аудиториум”. Вообще “ГЭС‑2” в этом смысле многим напоминает Центр Помпиду, это удобное для переделок здание. Но гибкость — это вопрос не исключительно технический, это и вопрос культурный. Культура меняется все время — так же быстро, как и техника.

Центр “ГЭС-2” скоро откроется. Вы много раз переживали такие удивительные дни. Что вы ощущаете, когда ваша работа уходит к ­клиентам?

Очень романтическое чувство, не знаю, с чем его сравнить. Удивительный момент, как спуск корабля на воду, такой же праздник. Но с той минуты, когда все закончено, отговорены речи и перерезана ленточка, здание вам больше не принадлежит. Пока вы его не сдали, оно ваше, вы распоряжаетесь на площадке, архитектор — царь и бог на стройке. А потом ты разом все теряешь. Смесь радости и грусти, конец авантюры, конец большого путешествия, которое начинается и которое, к сожалению, заканчивается, как жизнь, как любовь. Но очень важно, что, когда ты завершаешь здание, ты отдаешь его не только конкретному человеку, даже если роль его огромна и он хозяин и вдохновитель, ты отдаешь здание всему городу.

В вашем проекте есть несколько художественных ателье. Там будут проходить мастер-классы, там будут работать художники. Но среди них вы расположили пекарню. Почему? Вы любите запах хлеба?

Конечно! Я ценю свет, солнце, воду, ощущение радости, счастья. А в этом ощущении важны и запахи. Недаром я так люблю использовать в своей архитектуре дерево, ну а запах свежего хлеба — это самый прият­ный запах на свете.

Новое место силы в Москве: Дом культуры “ГЭС-2”

4 декабря в Москве откроется новое общественное пространство — Дом культуры “ГЭС-2”. AD эксклюзивно рассказывает об архитектурной концепции первого проекта Renzo Piano Building Workshop в России и объясняет, почему это совершенно уникальное пространство как для Москвы, так и для самого Ренцо Пьяно. 

Читать